Афера

— Но не в вашем случае, Эндрю. Похоже, вы произвели неизгладимое впечатление на начальство. Я почти почувствовал, что, если не возьму вас, меня попросту уволят. С кем, хотелось бы, черт побери, знать, вы беседовали там, наверху?

— Ни с кем. — Фэлкон покачал головой.

— И что, ни с Борманом, ни с Барксдейлом вы еще не встречались?

— А кто они, председатель совета директоров и его заместитель?

Мэлли кивнул.

— Нет. Я виделся только со старшим вице-президентом по кадрам.

— Когда, говорите, произошло это слияние, пять лет назад? Бормана тогда еще в Южном Национальном не было. Но Барксдейл был. Может, он с тех пор вас запомнил?

— Не исключено.

— А откуда вам стало известно об этой вакансии, Фэлкон?

Ну вот, впервые Мэлли назвал его не Эндрю, а Фэлконом. Классическая эволюция всех коллег по бизнесу, и хоть сколько лет уж прошло, как он в деле, а такой переход все еще задевает его. Какое-то время, недолгое, впрочем, его из вежливости называют по имени, а потом механически переходят на «Фэлкона». Друзья обращаются к нему — Эндрю. Коллеги — Фэлкон. Но разве он сам не хотел именно этого? Запоминающейся фамилии. Разве не поэтому по окончании школы и придумал ее для себя, отказавшись от полученной при рождении?

— Вдруг позвонил агент по найму, — объяснил Фэлкон. — Какой-то совершенно незнакомый малый. Откуда ему стало известно мое имя, он не сказал, впрочем, сейчас так чаще всего и случается.

— Удивительно, как быстро этот ваш агент узнал о вакансии. И двух недель не прошло, как мы уволили даму, на чье место хотим взять вас, — она возглавляла один из отделов. — Мэлли бросил взгляд на лежащий перед ним календарь. — Это было в среду, на неделе, начинавшейся двадцать первым.

— Правда? Действительно, живчик. — Но это и впрямь странно, подумал Фэлкон. Агент позвонил ему как раз в понедельник двадцать первого, то есть за два дня до того, как эту женщину уволили из Южного Национального. И точно сказал, с какой именно должности она уходит, хотя имени, конечно, не назвал.

— Когда, говорите, этот малый позвонил вам?

— В пятницу. Двадцать пятого вроде. — Фэлкон почему-то решил не называть верных дат.

— Ясно. — Мэлли не сводил с него глаз. — Ну да ладно, все это, в конце концов, не имеет значения. Главное — мы вас берем. Платить будем сто двадцать тысяч в год плюс пятьдесят процентов премиальных.

Сто восемьдесят тысяч долларов. Вот, стало быть, тот максимум, на который он может рассчитывать. Это, конечно, не талоны на питание, но с тем миллионом ста тысячами, что он зарабатывал у Уинтропа, никакого сравнения нет. И уж тем более эта цифра бледнеет, когда вспомнишь о том, сколько приносила бы сейчас компьютерная компания.

— Мы попросили бы вас возглавить группу 2, занимающуюся кредитными и некредитными поставками в Мэриленде, Делавере, Пенсильвании и Огайо. Вы будете называться вице-президентом и иметь в подчинении пять финансистов, четырех администраторов и трех секретарей, включая личного.

Всего лишь вице-президент! А в Южном Национальном, вероятно, не меньше двух тысяч высокопоставленных сотрудников.

— Кто мой шеф, вы?

— Да.

Что ж, тут открываются кое-какие возможности. Не хотелось бы каркать, но этот малый может сыграть в ящик от инфаркта еще до конца года, и не исключено, что банк решит поставить его, Фэлкона, на место Мэлли.

— Мне хотелось бы самому найти себе секретаршу. — Фэлкон подумал о Дженни. Она тоже еще не подыскала себе работу.

— Полагаю, тут проблем не возникнет. Следует ли из этого, что вы принимаете наше предложение?

— Мне нужна пара дней, чтобы все обдумать.

Мэлли недовольно кивнул.

* * *

Женщина легко скользила по полу, подчиняясь рокочущим звукам музыки. Они доносились из огромных усилителей, расположенных повсюду в модном ночном клубе в верхней части Ист-Сайда. Несколько мужчин незваными партнерами кружили вокруг нее, всячески пытаясь привлечь внимание девушки, но она, погруженная в музыку, не обращала на их поползновения ни малейшего внимания.

Фэлкон наблюдал за тем, как она извивается в сплетении рук и ног своих докучливых спутников. Девушка великолепна, действительно великолепна, это следовало признать. Ростом танцовщица не обижена, наверное, пять футов восемь дюймов, с пучком длинных шелковистых черных, как смоль, волос, она казалась еще выше. На красивом лице выделялись темные глаза, высокие скулы и полные алые губы. Небольшую, но хорошо развитую грудь подчеркивал низкий вырез черного платья. Кожа у нее была смуглая, но очень ли смуглая, сказать трудно, поскольку в клубе темновато. Гречанка? Скорее испанка. А впрочем, какое это имеет значение?

Из всех красивых женщин, собравшихся в клубе, эта более других привлекала к себе внимание мужчин. Они ловили каждое ее движение, переглядываясь, подталкивая друг друга, давали волю воображению, хотя знали, что никому из них ничего не светит. Мужчины похитрее держались на расстоянии, что-то прикидывая в уме. Глупцы же пытались присоединиться к ней в танце.