Афера. Роман о мобильных махинациях

– Мать моя Настасья Филлиповна! – пьяненько воскликнул пьяненький Штукин и пьяненько искривил рот, откуда пьяненько выползла, словно змея Пе-Стра-Я-Лен-Та (Ватсон, это элементарно, все дело в количестве слогов, их пять! Преступление раскрыто!), слюна Штукина и сползла ему на погон, а оттуда, по рукаву, оторвавшись от ворсинок державшей ее ткани тягучей каплей упала на заплеванный пол, смешавшись с одним триллионом шестьсот восьмьюдесятью шестью миллиардами четыреста двадцатью двумя миллионами ста восьмью тысячами девятьсот девяносто семью бактериями, постоянно квартирующими на этом полу. Вот имена некоторых из них: Целка, Белка, Булка, Аглайя, Апполинарийя, Вагиналийя, Хламидийя, Перепетуйя и, наконец, Надежда Константиновна Крупская, разжалованная высшим разумом в бактерию за свою франкмасонскую деятельность, но так как для бактерии это имя было слишком длинным, товарки прокликали ее просто Чирочкой.

– Я несправедлив, я жаден, я допустил ошибку, которую должен исправить, – бормотал Штукин, обливаясь холодным потом, так как сердце его именно теперь преодолевало очередной порог сопротивляемости его неуемным возлияниям и работало дряненько, паршивенько, с систулами, фистулами и твистулами.

– Я должен вознаградить Виктора по делам его! Да воздастся ему! Да сыщет он, да обрящет! Да не оскудеет рука дающего ему по делам его! – запричитал Штукин на дьячковый манер, всхлипывая и вымаливая себе всепрощение от геенны огненной. – Воздам ему, соделаю партнером во веки веков, приближу к себе и открою сундуки свои, ако же и сердце свое, навстречу искреннему своему другу, – восклицал уже в голос Штукин, чья проблема была в крайнем его религиозном фанатизме, в поповском лицемерии, в следовании заповедям Спасителя нашего, в которых не смыслил ни аза, считая, что живет ради служения, и тем лишь прикрывая протухлость свою и скукотищу, от себя исходящую. Догматическое дерьмо, впитанное Штукиным, кое-как им осмысленное и осевшее илом на дне, всплывало при пограничных состояниях вроде теперешнего. Впавший в состояние опаснейшего альтруизма и запрещенного всеми конвенциями человеколюбия, Штукин заплатил за выпивку и поспешил в номер Картье, воображая, что тот еще никуда не улетел, что он сейчас все исправит, обрадует Виктора своим широким жестом, возрадуется, словно Антонио за Бастанио в «Венецианском купце», и оросит алтарь их с Картье дружбы слезами раскаяния и примирения.

А меж тем Картье в который уже раз въезжал в тоннель, вплывал в пещеру, залезал в нору и входил, будто горячий нож в податливое масло. С этой женщиной он не знал покоя, не ведал усталости, и они вели себя довольно громко, так, что вышедший из лифта на нетрезвых ногах Штукин, услыхав приглушенные лишь дверью номера «ааа» и «ооо», вначале даже как-то несколько растерялся, а затем с ним сделалась меланхолия. Не имея любви, невыносимо видеть целующихся влюбленных на тротуаре, не имея секса, подслушать звуки чужой любви означает получить глухой удар по самооценке и самолюбию, резонансная волна от которого бьет в пах, заставляя жалко ежиться, а в лучшем случае яростно мастурбировать под фильм с участием грудастой Шайлы Стайлз.

Чуть было не миновав дверь номера Картье (предупредительный метрдотель вызвался было проводить, но Штукин заверил в своей адекватности и узнал лишь номер комнаты) и занеся ногу для следующего шага, Костя запнулся, сообразив, что именно вот эта самая, с номерком, заканчивавшимся на «тройку», дверь и аккурат из-за нее-то, из-за этой самой двери и неслись все эти «ааа» и «ооо», исполняемые чистым и знакомым Штукину женским сопрано, к которому нет-нет да и подмешивался сипловатый рык Картье.

– Черт меня побери, – пробормотал Штукин, – Витька зря время не теряет. Я-то думал он уже катит себе в Москву, а он, извольте видеть, с дамой!

Некоторое время поговорив с дверью номер «…3» и безнаказанно поупражнявшись перед ней в красноречии, Штукин, воображая, что он таким образом подшутит над своим приятелем и заранее находя шутку свою удачной, сильно ударил в дверь несколько раз и требовательно произнес: «Открывайте!» Пошатался немного (пьяный кураж, положение обязывало) и добавил:

– Открывайте, прелюбодеи! Это полиция нравов!