Я пожимаю плечами, скрещиваю руки и отворачиваюсь. Я дуюсь, и я имею на это право. Мы клялись, что всегда будем вместе, а они бросили меня. Они
— Наверное, потому что они не хотели, чтобы их поймали.
Она что-то записывает в блокнот. Желание ткнуть ручкой ей в глаз возвращается с новой силой. Я бы очень хотела знать, что она пишет обо мне.
— Сибби, как ты познакомилась со своими приспешниками?
Я вздыхаю от возмущения, но на этот раз не удосуживаюсь поправить ее.
— В «Афере Сатаны» в маленьком городке в Огайо. Я только сбежала из папиной секты, когда наткнулась на передвижную ярмарку, и пробралась в дом с привидениями после того, как он закрылся. Мне негде было спать, нигде не было тепло, поэтому я решила переночевать в одном из домов с привидениями. Там я встретила своих приспешников, которые стояли над трупом. Они сказали мне, что он — зло, и мир словно выровнялся. Я знала свою цель в жизни, но понимала, что сейчас не время начинать, пока не буду уверена, что смогу осуществить задуманное незамеченной. Ну, знаете, с
Я уже рассказала ей все о папиной секте и о том, как мне в конце концов удалось сбежать. Это было пять лет назад, когда с меня было довольно. Он только что убил невинную женщину за то, что она не следовала его правилам. Я уже даже не помню, что именно она сделала не так — у папы всегда были правила, которые противоречили друг другу.
Не трахайся, не будучи замужем, но о нет, если ты не будешь сосать мой член,
Я сорвалась, когда увидела, что невинная женщина умерла из-за сумасшедшего. Если кто и был сумасшедшим, так это папа. Он не слушал голос Бога в своей голове. Он слушал голос Сатаны.
Поэтому я убила его. Я взяла тот же нож, который он вонзил в ухо той женщины, и направила на него. Я ударила его более ста раз, пока не осталась сидеть на двухстах фунтах мяса и костей, и уже физически не могла поднять руку.
А потом я всех освободила. Большинство злились и плакали. Но я смотрела глубоко в их глаза — они также испытывали облегчение. Они просто злились, что им придется найти свою собственную цель в жизни вместо того, чтобы слепо следовать цели, которую им дал дьявол.
— Другие сотрудники, которые работали в кукольном доме. У кого-нибудь из них были дружеские отношения с вашими приспешниками? — спрашивает доктор Рози, возвращая меня к разговору.
Я пожимаю плечами.
— Нет, насколько я знаю. Они держались сами по себе. Они делали свою работу, а потом помогали мне в моей.
Вне себя от гнева я рассказала своему адвокату, что мне помогали мои приспешники. Мой адвокат сказал, что они рассмотрят это, но с тех пор он наотрез отказался говорить со мной о том, что с ними происходит. Поймали ли их. Или ведется ли активная охота на пятерых смертников.
Он говорит, что сейчас мне нужно сосредоточиться на себе, а об остальном он побеспокоится.
Нет смысла пытаться защитить их сейчас. Они не защитили меня, а правоохранительные органы уже знают, что мне помогли, так как они тоже гонялись за ними.
— А что насчет тебя? Кто-нибудь из них знал о тебе?
Я усмехаюсь.
— Нет, я оставалась в стенах. Чем меньше они обо мне знали, тем лучше. Если меня никто никогда не видел, то они вряд ли смогли бы на меня что-нибудь повесить, если бы меня поймали.
Доктор Рози хмыкает, записывая еще больше беспочвенных слов в свой кожаный блокнот. Интересно, она одна из тех девушек, которые записывают свои чувства в дневники? Берет ли она ручку в руки каждый раз, когда пациент называет ее сукой? Рассуждает ли она о том, как ее не ценят на работе, но если она сможет помочь хотя бы
— Сибель, ты когда-нибудь видела, как твои приспешники взаимодействуют с другими сотрудниками?
Я хмурюсь, сдвигая брови.
— Почему…
— Просто подумай об этом. Просвети меня.
Во мне вспыхивает раздражение, но я все равно начинаю думать. Я вспоминаю все те моменты в рабочие часы. Я видела, как сотрудники смотрят на них, но они всегда проходили мимо, не разговаривая с ними. Казалось, что все смотрят сквозь них. Как будто они были столь незначительны. Мои приспешники, казалось, ничего не замечали и не беспокоились.
— Думаю, нет, — наконец отвечаю я, не понимая, к чему она клонит. Что с того, что другие не разговаривали с ними? Может, они их боялись?
— Почему ты так думаешь?
Я открываю рот, но из него не выходит ни звука.
— Что это за вопрос? — огрызаюсь я, мое раздражение растет. Но я чувствую не только раздражение. Это еще и страх.