Афинская школа

С Олегом Николаевичем мне интересно и не страшно. Летом, в доме отдыха, я ошибочно приняла его за блестящего рассказчика и чуть-чуть за ловеласа. Но он не то, и не другое. Он, как я теперь понимаю, по типу близок к жюль-верновскому доктору Паганелю – странный, немного рассеянный и быстро увлекающийся. Говорит он затрудненно, не сразу находит нужное слово, но, когда увлечется, за речью уже не следит и заражает слушателей, меня, во всяком случае. Голос по телефону у него совсем другой – почему-то высокий, даже женский, и мне сразу, как только его услышу, хочется смеяться и говорить всякую чушь. Я ему уже столько пересказала смешных случаев из школьной жизни! Теперь на уроках я иногда фыркаю – представляю, с каким юмором буду рассказывать Олегу Николаевичу очередную сценку.

Все уроки Крысы – образец для писателя-юмориста; есть материал и для сатиры, и для гротеска. Кто я для Олега Николаевича? Называет он меня по-прежнему «юная леди» и, кажется, видит во мне представительницу моего поколения, поколения шестнадцатилетних. Очень боюсь оказаться не на высоте. Жить стало интереснее, наверное, я даже внешне ожила. Анька мне недавно сказала, когда мы шли на завод: «Ты не идешь, а словно летишь, влюбилась, что ли?» Увы, не влюбилась, но живу в предощущении счастья, мама смотрит на меня вопросительно, но ни о чем не спрашивает. Если бы спросила, я бы ей рассказала – у мамы с папой поразительный союз. Они по-настоящему любят друг друга, даже теперь. Где-то я читала, что создавать семью на основе любви нерасчетливо, любовь проходит; нужно руководствоваться понятием долга. По-моему, это глупость. Настоящая любовь не проходит, это не я говорю, это папа сказал, а папа прочитал эту мысль у Петрарки.

Вообще он очень начитанный, любит поэзию, очень увлекается испанцами. У папы идея фикс. Он считает, что его далекие предки родом из Испании, считает интуитивно, потому что никаких свидетельств нет (да и кто из нас знает свою родословную?) В нем, по его словам, живет тоска по солнцу и теплому воздуху, он страшно мерзнет зимой (я тоже), но не это главное; когда-то, очень давно, на выставке он увидел картину Эль Греко «Вид Толедо», эта картина его прямо ошеломила. Он стал вспоминать и вспомнил все: и эти дома, и эти улицы, и этот город. Когда-то он в нем жил, он или его предки.

Папа-еврей. Когда я была маленькой, он рассказывал мне, как при Фердинанде и Изабелле, злых и недалеких испанских правителях, евреи были изгнаны из Испании, своей родины. Это был роковой шаг для Испании, она после изгнания евреев пришла в упадок, но и евреям пришлось несладко на чужбине. Перед отправкой тех двух кораблей с евреями (так рассказывал отец) у них отобрали все золото и серебро, по дороге их начисто обобрали грабители, добрались они до Голландии голые и босые (так рассказывал отец). И все же нашли силы начать новую жизнь, пустили корни, кто в Голландии, кто в иных землях. И вот еврейская община в Голландии (так рассказывал отец), тоскуя по покинутой родине, начала вспоминать и записывать испанские романсы, а потом издала их впервые на испанском языке. Песни земли, которая их отринула. Так рассказывал отец, и я запомнила.

И теперь, когда я читаю роман Лиона Фейхтвангера «Испанская баллада», я так естественно ставлю себя на место доньи Ракель, как будто я действительно родом оттуда. Еврейская девушка, гордая, умная, красивая, внезапно вспыхнувшая любовь к ней испанского короля Альфонсо, удивительная история – трогательная, прекрасная и ужасно трагическая. Когда они ее убили, я почувствовала, что мне не хочется больше жить, нельзя жить на земле, где совершаются такие вещи.

Я побежала в ванную и долго-долго плакала, прямо рыдала; мама никак не могла понять, что со мной. Я думала, у меня сердце разорвется, нарушилась гармония мира. Зачем, почему такая несправедливость? Кому нужно убивать красоту, топтать любовь? Альфонсо – он же стал человеком рядом с ней, из дикого рыцаря, самца, самоуверенного и ограниченного деспота превратился в человека; плевать ему было на то, что она еврейка, а он испанец. Я прочитала всего Фейхтвангера, я перечитала его. Я его впитала. Во мне его Донья Ракель, Береника и Ноэми.

Что я знаю об этом народе? Как-то папа прочитал мне определение, что такое нация. Там значилось, что нация – это группа людей, обладающих общим языком, культурой и территорией. Выходит, евреи – не нация? Они ведь рассеяны по всему миру, говорят на разных языках и вросли в культуру разных народов. Отец усмехнулся. Плохо то определение, которое не учитывает хотя бы одно явление. Не евреи – не нация, а определение неверно, понятно, девочка? Человеку, который давал это определение, не было дела не только до евреев; он не пощадил ни одной нации, и больше всех не повезло его сородичам. Я запомнила.