Афинская школа

Теперь второе. Убегаю ли я от социализма в капитализм? Да нет. Мне глубоко наплевать на то и на другое. Социализм при красивых словах расплодил воровство и коррупцию, но и капитализм не для романтиков, не для идеалистов. Строй жесткий, отстраняющийся от чужого, выдвигающий на первое место «мое». А моя русская душа жаждет соединения с людьми, хотя бы в теории, в идеале. Иначе в этой жизни НЕТ смысла, ведь не в том же ее смысл, что ты и твоя семья благоденствуете, вволю и вкусно едите и пьете, с шиком одеваетесь, имеете отдельный дом с бассейном; не в том ведь смысл этой жизни; скажите мне, уважаемые, может, я ошибаюсь? Я давно подозревал, что для вас в этом как раз смысл и есть, вернее, о высшем смысле вы просто не задумываетесь. Сколько вам – тридцать? сорок? пятьдесят? дети? внуки? правнуки? а о высшем смысле так и не задумались, да? Мне шестнадцать – и я отказываюсь жить, если в моей жизни нет другого смысла, кроме как питаться и размножаться. Слышите? Отказываюсь. Как там у Достоевского? Возвращаю билет Господу Богу. Слышите? Возвращаю.

Теперь вопрос: можно ли сохранить себя, не уезжая, оставаясь в стране? Индивидуально – нет. Вон наши правители, они, видно, очень хотят остаться живенькими-здоровенькими среди всеобщей болезни и смерти. Огурчики – со спецгрядок, стало быть, не химические, водичка – из спецводопровода, стало быть, не такая отравленная. Ну и что? Ведь когда с постов вышвырнут, спецводопровод уже не по чину будет, к тому же, дети, внуки, они-то как в своей послепапенькиной жизни обойдутся?! Дудки, одному не спастись.

Я что прошлым летом задумал? Я когда выяснил, а уж как выяснил – мое дело, что в рязанской деревеньке вода ядовитая, то есть в ней вся таблица тяжелых металлов наличествует: ртуть, кадмий и прочая, – я задумал заняться индивидуальной очисткой, для семейного употребления. Уже даже сорбент необходимый раздобыл, но потом передумал. Так все равно не спастись. Ведь вода-то кругом – растения омывает, с неба дождем падает. Нет, не то. Я понял: тут тупик. Спастись можно лишь всем вместе, осознав глобальность катастрофы, а затем начав переустройство всей жизни. Нынешний государственный механизм способен лишь на самопожирание, человеческие интересы лежат вне его сферы. Остается – обратиться непосредственно к людям, к их здравому смыслу и чувству самосохранения. Как это сделать?

Как можно остановить целенаправленное безумие, гонку навстречу смерти? я мог придумать единственный способ. А именно – самопожертвование. Самопожертвование совсем еще молодого человека, своего рода принесение жертвы, ну да, жертвоприношение, только жертва – он сам, причем добровольно, с полным сознанием, для чего делается. И если жертва будет принесена и об этом станет известно, возможно люди вздрогнут, вздрогнут и ужаснутся и оставят прежнюю свою жизнь. И тем обретут спасение.

Кажется, последнюю фразу я сказал вслух. Проходящий мимо парень в белой рубашке взглянул на меня удивленно и зачем-то пошел мне наперерез, тут только я увидел, что это Гога.

– Гуляешь?

Он сделал страшные глаза.

– Что ты – полно дел. Я еще не все документы собрал и реферат не напечатал. Сейчас бегу к машинистке. Действительно, от него шел пар, рубашка взмокла и висела сникшим парусом.

– Ты на какую кафедру собираешься?

– Философии, реферат пишу по эстетике.

– Бердяева? – поинтересовался я.

– Почему Бердяева? – Гога насупился. – Мне порекомендовали Чаадаева: завкафедрой порекомендовал. Говорит, на Западе вышло много работ…

– Понятно. А про Льва Шестова тебе никогда не доводилось слышать?

Он недоуменно протянул: «Про Льва? Шестова? Не-ет. А это… это еврей?» – закончил он неожиданно.

– Кто – Шестов? – я задумался. – Кажется, еврей.

– Конечно, еврей, – он еще более насупился. – Можешь не сомневаться. В эстетике, куда ни плюнь, сплошные Гершензоны.

– Почему Гершензоны? ты фамилию случайно назвал?

– Хорошо бы случайно! Я, можно сказать, всю его книгу в реферат переписал. Специалист по Чаадаеву. Крупнейший. И большой спец по всей русской литературе, – он хмыкнул.

Я молчал. Он заговорил тише.

– Пашка, конечно, во многом не прав – я не все его мысли разделяю. – Он тревожно оглянулся, потом бросил в мою сторону быстрый взгляд.

– Ты ведь не был там сегодня?

Я отрицательно покачал головой.

– Я тоже. А насчет тебя мне Лизка сказала, она была… ну так вот, я говорю, что не прав он во многом, но что касается еврейского заговора – это да, это существует.

Он опять взглянул на меня. Я молчал. Он зашептал еще тише, хотя вокруг никого не было.

– Сам посуди, в науке, в искусстве, в педагогике, в медицине – они всюду и везде на виду, на ключевых позициях. Ведь сквозь эту стену русскому человеку, хоть бы и талантливому, не пробиться. Конечно, заговор, конечно, круговая порука.

По-видимому, мое выражение лица его несколько смутило – он поспешил с оправданиями.

– Ты, наверное, думаешь, что я не русский, с таким именем; да, я и не скрываю – мать у меня грузинка, обрусевшая, даже уже языка не знает, а как пельмени готовит… А по отцу я русский и… и горжусь этим.