Афинские убийства, или Пещера идей

По спутанным тропинкам к ним приближалась группа мужчин. На всех были закрывавшие оба плеча темные гиматионы, одетые без туники и хитона. Казалось, что они овладели умением ходить совсем по-утиному: один за другим, от самого высокого до самого низенького. Они беседовали. Чудно было видеть, как они одновременно говорят и идут гуськом. Гераклес заподозрил, что у них был какой-то математический код, и поэтому они с точностью знали, кому сейчас черед говорить, а кому отвечать. Никто никого не перебивал: номер два умолкал, и именно в этот момент отвечал номер четыре, а номер пять, казалось, безошибочно угадывал, когда закончатся слова номера четыре, и тут же вступал в разговор. Смеялись хором. У него появилось и другое чувство: хотя номер один, это был Платон, молчал, все остальные, казалось, обращались именно к нему, несмотря на то, что прямо об этом не говорили. Для этого тон голоса постепенно мелодично поднимался от самого низкого — у номера два — до самого высокого — у номера шесть, самого низенького, который вдобавок не говорил, а пронзительно вопил, словно хотел увериться, что номер один его слышит. Казалось, что это ожила и движется лира.

Группа извилисто проползла по саду, приближаясь с каждым поворотом. Странное совпадение, но именно в этот момент из гимнасия показались несколько совершенно нагих или одетых в короткие туники подростков, но, увидев череду философов, они тут же прекратили беспорядочный гомон. Обе группы встретились на площади. Гераклес на мгновение задумался, что бы увидел наблюдатель с неба: сближающиеся линии подростков и философов, образовывающие вершину… может быть, принимая во внимание прямую садовых кустов, — настоящую букву «дельта»?

Диагор знаками подозвал его.

— Учитель Платон, — почтительно сказал он, вместе с Гераклесом приближаясь к великому философу. — Учитель Платон, это Гераклес из дема Понтор. Он хотел посмотреть нашу школу, и я подумал, что ничего плохого не будет, если я приглашу его сегодня…

— Конечно, в этом нет ничего плохого, Диагор, разве что если так считает сам Гераклес, — приветливо ответил Платон красивым низким голосом и, приветственно поднимая руку, обернулся к Разгадывателю. — Добро пожаловать, Гераклес Понтор.

— Благодарю тебя, Платон.

Гераклесу, как и многим другим, приходилось, обращаясь к Платону, смотреть вверх, потому что тот отличался громадным ростом, широкими плечами и мощным торсом, из которого, казалось, лился серебристый поток его голоса. Однако было в поведении великого философа нечто, от чего он казался ребенком, заключенным в крепость: быть может, это было почти постоянное выражение располагающего к себе удивления, потому что, когда с ним говорили, или когда он к кому-то обращался, или просто, погрузившись в раздумье, Платон широко распахивал свои огромные серые глаза с изогнутыми ресницами и почти до смешного поднимал брови или, наоборот, морщил их, как хмурый раздражительный сатир. Из-за этого у него было выражение лица человека, которого неожиданно укусили за ягодицу. Знавшие его утверждали, что удивление это не подлинное: чем более удивленным он казался, тем меньше значения придавал происходящему на самом деле.

Глядя на Гераклеса Понтора, Платон выглядел чрезвычайно удивленным.

Философы стали по порядку входить в здание школы. Ученики ждали своей очереди. Диагор задержал Гераклеса и сказал:

— Я не вижу Анфиса. Наверное, он еще в гимнасии… — и вдруг неожиданно пробормотал: — О Зевс…

Разгадыватель проследил за его взглядом.

По дороге приближался мужчина. Вид его был не менее внушительным, чем у Платона, но в отличие от него казался более диким. В своих громадных руках он нес белого пса с уродливой головой.

— Я все-таки решил принять твое приглашение, Диагор, — с улыбкой, по-приятельски сказал Крантор. — Думаю, мы проведем вечер очень весело.*