Одна из последних работ Э.Жильсона, знаменитого историка средневековой философии, называется «L’esprit de la philosophie m'edi'evale».[64]
Но задача его значительно шире, чем может показаться по заглавию. На этот раз Жильсон выступает пред нами не только как историк философии, но как философ. Пользуясь огромным, накопленным за многие годы плодотворного труда историко-философским материалом и с мастерством, свойственным немногим избранным, он ставит и разрешает один из основных и труднейших философских вопросов, не только о том, была ли иудейско-христианская философия, но – и это в особенности важно – каким образом иудейско-христианская философия оказалась возможной и что нового она дала человеческой мысли. На первый взгляд, иудейско-христианская философия кажется выражением, заключающим в себе внутреннее противоречие. В особенности в том значении, какое ей придает Жильсон. По Жильсону, иудейско-христианская философия есть философия, источником которой является библейское откровение. И он же вместе с тем считает, что всякая философия, заслуживающая названия философии, есть философия рациональная, опирающаяся на самоочевидности и потому, по крайней мере в идее своей, приводящая к доказанным, непререкаемым и бесспорным истинам. Все же истины откровения, как он не раз усиленно и как будто даже радостно подчеркивает, доказательствами пренебрегают. «La pens'ee grecque, – пишет он, – n’a pas atteint cette essentielle v'erit'e que livre d’un seui coup et«Le premier de tous les commandements est celui-ci: 'ecoute, Isra"el, – цитирует он Map. XII, 29 и тут сейчас же прибавляет: Or, ce credo in unum Deum des chr'etiens, article premier de leur foi, est apparu du m^eme coup comme une 'evidence rationelle irr'efragable» (I, 50).[68]
И еще тоже: «En livrant dans cette formule si simple (au commencement Dieu cr'ea le ciel et la terre) le secret de son action cr'eatrice, il semble que Dieu donne aux hommes un de ces mots d’'enigme longtemps cherch'es, dont on est s^ur d’avance qu’ils existent, qu’on ne les retrouvera jamais `a moin qu’on nous les donne, et dont l’'evidence s’impose pourtant avec une force invincible aussit^ot qu’on nous les a donn'es» (I, 71).[69] Он ссылается на Лессинга: «Sans doute, disait profond'ement Lessing, lorsqu’ elles furent r'ev'el'ees, les v'erit'es religieuses n’'etaient pas rationnelles, mais elles furent r'ev'el'ees afin de le devenir».[70] Правда, ему приходится – и это очень знаменательно – ограничить Лессинга: «Non pas toutes, peut-^etre, – так заканчивает он первую главу своего первого тома, – mais du moins certaines, et c’est l`a le sens de la question dont les lecons qui vont suivre tenteront de trouver la r'eponse».[71] Можно было бы представить еще много цитат в таком роде из книги Жильсона, но вряд ли в этом есть надобность. Мне представляется, что и приведенных достаточно, чтобы понять, в каком направлении стремится Жильсон заставить работать нашу мысль. Откровенная истина ни на что не опирается, ничего не доказывает, ни перед кем не оправдывается, и все-таки в нашем разуме она превращается в истину оправданную, доказанную, самоочевидную. Метафизика стремится овладеть и овладевает откровенной истиной: эта идея, проходящая красной нитью через оба тома великолепного исследования Жильсона, дает ему возможность установить связь и зависимость между средневековой философией, с одной стороны, и античной и новой – с другой.