Афины и Иерусалим

Философия оказывается, как у Гегеля, единой на всем продолжении ее тысячелетнего существования: греки искали того же, чего искали схоластики; отец новой философии Декарт и все, кто шел за Декартом, никогда не могли и не хотели освободиться от влияния средневековья. Жильсон приводит суждение Климента Александрийского, что для ранней христианской мысли было уже два ветхих завета – библейский и греческая философия (можно было бы еще указать на то место из «Стромат» Климента, где он говорит, что, если бы можно было отделить познание Бога от вечного спасения и ему нужно было бы выбрать между (познанием Бога) и (вечным спасением), он бы выбрал ). Он уже указывает, что средневековые мыслители считали дельфийское «познай самого себя» «упавшим с неба». Поэтому он считает ошибкой думать, вслед за Hamelin, что Декарт мыслил так, как если бы между ним и греками в области философии не было бы ничего сделано. Не только Декарт, но и все великие представители новой и новейшей философии находились в тесной связи со схоластиками: Лейбниц, Спиноза, Кант и все немецкие идеалисты шли по руслу, проложенному схоластической мыслью. И для них, конечно, греческая философия была вторым ветхим заветом. Но без схоластики, которая умела соединить Библию и открытые Библией истины с истинами самоочевидными, добытыми греками, новая философия никогда не могла бы сделать того, что она сделала. Заглавие основного произведения Декарта: «M'editations sur la m'etaphysique, o`u l’existence de Dieu et l’immoralit'e de l’^ame sont d'emontr'ees» – и «la parent'e de ces preuves de l’existence de Dieu avec celles de Saint Augustin et m^eme celles de Saint Thomas»[72] – уже достаточно говорят в подтверждение этого положения. В особенности же важно указать, что вся картезианская система «est suspendue `a l’id'ee d’un Dieu tout-puissant, qui se cr'ee en quelque sone soi m^eme, cr'ee `a plus forte raison les v'erit'es 'eternelles, у compris celles des math'ematiques, cr'ee l’univers ex nihilo».[73] Это действительно чрезвычайно важное указание. Не менее важно и указание Жильсона на заключительные слова лейбницевского «Discours m'etaphysique», которые он приводит полностью и сопровождает следующим замечанием: «се ne sont point l`a les paroles d’un homme qui croit venir apr`es les Grecs comme si rien n’avait exist'e entre eux et lui».[74] И, наконец, по мнению Жильсона, то же можно было бы и о Канте сказать: «si l’on n’oubliait pas si souvem de compl'eter sa Critique de la Raison pure par sa Critique de la Raison pratique. On pourrait m^eme en dire autant de tel de nos contemporains».[75] Так заканчивает он свои вводные замечания о роли средневековой философии в истории развития новейшей философской мысли. В заключительной же главе второго тома он с не меньшей энергией заявляет: «Il ne suffira pas qu’une th`ese m'etaphysique ait oubli'e son origine religieuse pour qu’elle devienne rationnelle. Il faudra donc expulser de la philosophie en m^eme temps que de son histoire, avec le Dieu de Descartes, celui de Leibniz, de Malebranche, de Spinoza et de Kant, car pas plus que celui de saint Thomas, ils n’existeraient sans celui de la Bible et de l’Evangile».[76]