Африка

Вот ещё три камеры в ряд, четвёртая – напротив. Тяжёлые железные двери зарешёчены. Сами камеры просторнее и даже чуть светлее, потолки выше – здесь можно и встать в полный рост. В углу каждой устроено соломенное ложе, узники не сидят на цепи – у них скованы только руки. Видно, что это более важные персоны, о них заботятся больше. За первой решёткой – молодой марабут, священник, с длинными распущенными волосами, мертвенно-бледным желтоватым лицом и прекрасными огромными глазами, его одежда некогда могла свидетельствовать о достатке. Он не говорит, а с извиняющейся улыбкой жестами показывает мне, как бы ему хотелось покурить. Посылаю одного из парнишек за папиросами.

В соседней камере голый, покрытый лохмотьями, зарывшись лицом в солому, раскинув руки и сдвинув ноги, спит как убитый мускулистый богатырь-юноша и даже не просыпается от нашего разговора. В третьей камере – опять бесноватый; услышав нас издалека, он подбегает к решётке и плюётся, так что мы отшатываемся и, пройдя пару шагов, за решёткой четвёртой камеры замечаем сумасшедшую старуху: она что-то говорит мне ласковым тоном, улыбается, подмигивает, плюётся и свистит; затем всё это повторяется в той же последовательности. Я её фотографирую, она плюёт в объектив.

Полный решимости запечатлеть третьего, страшного узника, возвращаюсь в предыдущий коридор. Готовлю всё заранее и, к отчаянию моих спутников, иду прямо к проёму, готовый пригнуться, если в меня швырнут ковшом. Однако он неистовствует лишь на словах. Угрожает, подскакивает, пытаясь нащупать вокруг себя что-нибудь тяжёлое. Пора было уже и щёлкнуть, но не могу поймать его в объектив. Наверное, в камере слишком темно. Но всё же темно не настолько – просто я в волнении плохо справляюсь с техникой. И вот он наконец попадает в кадр – в видоискателе я вижу его кулак, сжимающий ручку ковша; щёлкаю и тут же отскакиваю в сторону. Ковш ударяется о стену.

Выйдя из монастыря, не могу отделаться от ощущения, что все эти нищие в уличной пыли, все встречные оборванцы – такие же сумасшедшие. Средневековые кандальники в монастыре, расположенном, как в грошовом романе, рядом с величественным синим океаном, по которому во все стороны света плывут корабли – дорогами золота, счастья и богатства.

Возвращаемся в город, туда, где вдоль аккуратных улочек стоят белые дома с верандами, расстилаются виноградники, журчат фонтаны. Там и сям встречаются колодцы, из которых водоносы черпают воду бурдюками из козлиной кожи, не очищенными от шерсти. Это крепкие, мускулистые мужчины в коротких дырявых тёмных туниках. Проходим постоялые дворы для любителей горных походов, где стоят верблюды, уже навьюченные или только ожидающие погрузки, много мулов и бритоголовых детей – лишь на макушке оставлена длинная прядь волос.

Парни, мои проводники, указывают на распахнутые ворота и предлагают зайти: «Бордель!»

Сначала вижу зал, где на полках стоит множество бутылок, лежат бубны, обтянутые кожей. Это своего рода кофейня, за столиками сидят марокканцы – только мужчины, как и во всех прочих кафе. За ней двор, окаймлённый каморками для женщин. Посреди двора стоят ещё какие-то постройки, есть колодец. Женщина в возрасте с выбеленным лицом, разряженная, варит в калабасах просяной кускус; другие женщины набирают воду, заваривают арабский чай в своих каморках или прихорашиваются. Все они старые, уродливые, татуированные, разукрашенные и выбеленные. Накидки, пояса, шаровары, мониста, тяжёлые серебряные браслеты, кораллы; на ногах расшитые золотом бабуши, кольца унизывают пальцы до самых ногтей, тяжёлый дух помад.

Есть тут и мужчины: молодые люди в шерстяных накидках и капюшонах – они, видимо, с давних пор обретаются на этом дворе: женщины, занятые своими делами, уже не обращают на них внимания, разве что мимоходом заденут плечом, а так – весьма дружелюбно реагируют на их поддразнивания.

Поняв, что я хочу их сфотографировать, они приходят в большое волнение: побросав кувшины, с визгом и смехом разбегаются по каморкам, накрываются платками. Юноши радостно гоняются за ними, ловят и выносят на руках, верещащих и отбивающихся, с развевающимися поясами: настоящие сабинянки. Такими я их и фотографирую – смешные и милые, растрёпанные, в крепких объятиях разгорячённых парней, они в общем-то и не сердятся, а просто притворяются, а после подходят, чтобы легонько меня толкнуть, и снова возвращаются к своим делам. Интересно, что все женщины в Африке, даже если они заняты такого рода ремеслом, никогда не покажут, что мужчина им интересен, они будут делать вид, что его нет рядом. Вот одна из женщин несёт на голове калабас, у неё на пути оказывается молодой человек, и она сердито толкает его, чтобы пройти. Он что-то ей говорит, она с презрением глядит на него через плечо. Спрашиваю парня, что он ей сказал. «Что она делает слишком много ши-ши!» (дерьма) – отвечает молодой человек, сбрасывая с головы капюшон. Удивительно благородной формы тёмная голова, соединяющая в себе негритянские и арабские черты. Зовут юношу Негро.