Африка. Из прошлого в будущее

Вот как воспринимал он, например, произведения одного из самых почитаемых французских писателей, Мориса Барреса, в творчестве которого ему были особенно близки такие мотивы, как воспевание земли, традиций, почитания предков. «Для меня, — вспоминал Л. Сенгор, — голос Лотарингии (родина М. Барреса. — Б. Ш.), призыв Лотарингии были призывом и голосом земли сереров, лотарингская кровь — кровью сереров. Читая Барреса, я размышлял об уроках моего отца и как бы сливался со своей родиной, с ценностями ее цивилизации».

Сложность и противоречивость личности Л. Сенгора в том и состоят, что в нем самым тесным образом переплетаются африканское и французское начала. «Офранцузившись», по словам его биографов, «до мозга костей», он в то же время не перестал ощущать себя африканцем.

Сенегальский ученый М. Кан, полемизируя с идейными противниками Л. Сенгора, заметил, что «критики негритюда зачастую не принимают во внимание исторический контекст, в котором возникло это течение». Что ж, с точки зрения методологии замечание справедливое. Этот контекст полезно вспомнить еще и потому, что негрнтюд на разных исторических этапах — это разный негритюд, и к нему нельзя подходить с одной и той же меркой.

В 1963 году в связи с 400-летием лицея Людовика Великого, одного из старейших учебных заведений Франции, которое окончил Л. Сенгор, он назовет его «средоточием французской культуры». Вместе с будущим президентом Сенегала здесь учились такие известные впоследствии деятели культуры, как член Французской академии, писатель и драматург Талагран (Т. Мольцье), лауреат гонкуровской премии Робер Мерль, член Французской академии изящной словесности, профессор «Коллеж де Франс» Пьер Курсель, писатель Поль Гют и другие. Тесной дружбой в лицейский период Л. Сенгор был связан с Жоржем Помпиду, от которого, как он сам потом скажет, «я почерпнул, пожалуй, больше, чем от учителей».

В лицее, хотя и царила строгая «наполеоновская дисциплина», обстановка в корне отличалась от привычной Л. Сенгору атмосферы сенегальских миссионерских школ. Все — от литературных новинок до правительственных декретов — не принималось лицеистами на веру и становилось предметом жарких дискуссий.

Потрясенный вопиющим противоречием между учением церкви и реальной жизнью европейских христиан, между их поступками и «словом божьим», он быстро утрачивает религиозное рвение и перестает посещать церковь. На смену приходит пора увлечения социалистическими идеями.

Правда, религиозный скептицизм Л. Сенгора оказался недолговечным, а его социалистические взгляды, как отмечалось в одной из биографий, «не были экстремистскими, оставаясь главным образом аполитичными». В конечном счете в мировоззрении Л. Сенгора одержала верх религия, что вполне отвечает его собственной трактовке африканской культуры, проникнутой, по его убеждению, глубоким религиозно-мистическим духом.

В культурной жизни французской столицы, в которую окунулся молодой сенегалец, именно в эти годы воцаряется новая мода: Европа вдруг открыла для себя негритянское искусство. Пробуждению интереса к нему немало способствовала грандиозная колониальная выставка, устроенная в Париже в 1931 году. Задуманная как своего рода «наглядное пособие» на тему «цивилизаторская миссия» Франции в. ее заморских владениях, выставка неожиданно для ее устроителей обернулась демонстрацией богатства культуры покоренных народов.

Негрофильство захватило многих выдающихся мастеров европейской культуры: художников, поэтов, артистов. Повальное увлечение негритянской культурой объяснялось не только ее новизной, своеобразием и силой эмоционального воздействия на творческую интеллигенцию. В нем находили свое выражение поиски выхода из духовного кризиса, охватившего буржуазную Европу вслед за кризисом экономическим. Книжные прилавки пестрели в ту пору заглавиями произведений, предвещавших чуть ли не конец западной цивилизации: «Закат Европы» Деманжона и «Закат Запада» Шпенглера, «Упадок французской нации» Арона и Дандьё, «Вырождение свободы» Алеви. Л. Сенгор в то время зачитывался книгой Лабриола «Сумерки Запада».

«Открытие» Африки затронуло не только мир искусства. Своеобразный переворот происходил и в науке благодаря прежде всего таким маститым африканистам, как немецкий этнограф Лео Фробениус и французский историк и языковед Морис Делафос. Написанные на основе богатого фактического материала, их работы разрушали в глазах читающей европейской публики представление об африканских народах как дикарях, якобы не имеющих ни собственной культуры, ни истории. Можно представить себе, с каким энтузиазмом воспринимали труды этих ученых и их последователей образованные африканцы, оказавшиеся разными путями в Европе. И в их числе, разумеется, Л. Сенгор.