АФРИКА NOVA

Пилумы застревали в кельтских щитах, делая их непригодными для боя, проходили насквозь тела бородатых воинов, пригвождая их друг другу. Некоторые из копий, брошенных неудачно, пронзали затылки и спины наших товарищей идущих в атаку. Я видел удивление на их лицах. И кровь, кровь, кровь...

Мы сцепились в схватке и дрогнув, поражённые той яростью с которой кельты сражались, стали пятиться, но время было выиграно, и скоро подоспевшие ветераны переняли инициативу в свои, вооружённые короткими гладиусами, умелые руки.

Ворвавшись в поселение, взъярённые солдаты теснили варваров, но те отчаянно сопротивлялись (им больше было, некуда бежать). Среди них были бревки, карны, дарданийцы, хаты, но в основном скордиски.

Мы различали их по татуировкам, одежде и причёскам, а так же по оружию и крикам. Когда то, все они друг с другом враждовали, но предпочли погибнуть теперь в одном строю, плечом к плечу пред общею бедой. Пред нами...

Когда упал последний воин - кельт, битва закончилась и началась резня...

Нам – новобранцам отдали приказ прикончить раненых врагов, и пока ветераны будут мучить женщин, должны мы перерезать стариков. Немногочисленных детей согнали в хлев и подожгли центурионы, собственноручно. Им, верно, было скучно. Я помню этот вой. Впервые я такое видел. Обычно забирали всех с собой, и продавали в рабство.

Я, сам не свой, бродил среди горящих построек, глумящихся солдат, переступая, через трупы поверженных врагов, дрожащими руками перерезая горла, равнодушным к своей судьбе, обречённо глядящим в никуда, седобородым старикам и сморщенным старухам. Я был весь в крови, в липкой крови своих безответных и беспомощных жертв.

Пока все славные солдаты Рима, куражась, вспарывали животы замученным женщинам, и обшаривали убитых врагов в поисках наживы, мы – новобранцы, сносили тяжелораненых легионеров на пригорок с подветренной стороны, куда не добирался зловонный дым, медики перевязывали их, в большинстве случаев, смертельные раны и поили водой.

Мёртвых легионеров, мы стаскивали к горящей баррикаде и складывали рядами их изувеченные, обескровленные тела. А варваров на кучу. Ближе к вечеру, когда о поселении напоминали лишь чадящие головешки и огромная гора сваленных изуродованных варварских тел, а о наших потерях - посиневшие окровавленные лица шестидесяти четырёх легионеров, застывшие в предсмертных гримасах, когда вечернее солнце только коснулось вершин деревьев, я увидел маму...

Она шла в рубище, с испачканным лицом, едва перебирая слабыми ногами. Скрестив худые руки на высохшей груди. Откуда она взялась, я до сих пор не понимаю. Остановившись посредине пепелища, совсем недавно бывшего деревней и глядя в небо, мама замерла. Седые волосы, измазанные кровью, и руки, и лицо в крови. Едва заметно шевелились её губы, она тихонечко шепталась с небесами. Я подбежал к ней и обнял её щупленькое тело.

– "Что ты здесь делаешь?" - Я спрашивал, целуя ей каждый пальчик. "Зачем ты здесь?!."

Она взяла меня за голову руками, и что–то выкрикнув, наверное проклятье, мне харкнула в лицо. Я плача опустился на колени и обняв, крепко–крепко, её ноги, рыдал. Рыдал, не смея попросить прощенья. До моего слуха донёсся сумасшедший хохот старухи. Она плевала в каждого из нас, крича на непонятном языке, грозя своими кулачками, её трусило и мне на голову капали её горячие слёзы.

Потом раздался смех легионеров. – "Лонгин вскормлён скордисскою старухой! Лонгин увидел маму!"

- "А это случайно не твой папаша?.." - Услышал я голос своего центуриона, и вместе с этими словами, меня ощутимо стукнула в бок, брошенная в меня отрезанная бородатая голова.

Голова, отскочив, плюхнулась в бурую, кровавую грязь.

Глаза были закрыты, Заплетённые в тонкие косички, выкрашенные в рыжий цвет, волосы с заметной сединой у отросших корней, сплетались кожаными ленточками с такой же рыжей, перепачканной бородой. У головы было удивительно умиротворённое выражение, покрытого шрамами и татуировками, лица.

Я молчал. Я был потрясён открывшейся мне, той чудовищной игрой, в которую играют эти люди, повинуясь собственноручно придуманным правилам, чудовищным правилам, чудовищной игры...

Мне было стыдно за всех нас. Мне не верилось, в то, что у существ способных на такое, вообще может быть мать.

- "Лонгин, хватит потешать солдат, кончай с этой старухой!" – Кричал центурион.

- "Вспори ей брюхо!" – Орала солдатня.

- "Лонгин, целуй мамашу в темя и тихо перережь ей горло, а то я разделю её напополам вот этим топором..." – Прокричал центурион, доставая из кучи собранных трофеев огромную секиру.

– "...И будет у тебя две мамаши!" - Он захохотал.

Его поддержали солдаты, и даже тяжелораненые, которым смеяться было больно, застонали и закашляли, и горное эхо разнесло и размножило этот хохот, унося высоко в горы.