АФРИКА NOVA

Я кинулся ему в ноги, умоляя пощадить эту старую женщину. Я клялся в том, что принял её за мать не случайно. Пытался даже что-то говорить ему о неоправданной и ненужной жестокости, плакал и целовал его забрызганные кровью, грязные ноги. Центурион сильно пнул меня и я, потеряв равновесие, упал. В это время он размахнулся и бросил секиру в голосящую старуху. Секира, расколола её голову пополам...

С застрявшим в горле, стоном, старуха повалилась в грязь. Легионеры одобрительно заржали.

В ярости, совсем не контролируя себя, я выхватил нож и бросился на него...

Очнулся я уже в лагере, увидев сквозь заплывшие глаза, лицо капсария (санитара), я понял, что жив и очень расстроился.

Все видели, что дух мой сломлен. Легионное начальство решило отправить меня, "от греха подальше", предварительно пропустив через строй солдат с дубьём, которые не скупились на угощения, весело вспоминая недавний инцидент. Так я оказался здесь..."

Лонгин тяжело вздохнул и замолчал. Спустя какое–то время он словно очнувшись, спросил меня;

- "А ты Кезон, как ты здесь оказался?" – Я вздрогнул от неожиданности.

Я был рассказчиком «не очень», но все, же нужно было время скоротать, и я задумался с чего бы мне начать. В памяти появлялись и исчезали, сменяя друг друга, картинки из моей жизни. Одна "лучше" другой. Сплошная череда бессмысленных событий, а не жизнь. Я чуть прикрыл глаза, пытаясь, сосредоточиться...

Саванна пропитавшись за день ароматами растений, остывая, наполняла ими ночной неподвижный воздух.

Глава шестая

"O tempora, o mores!" — (О времена, о нравы!)

***

"Хи – хи – хи" - залаяла далеко–далеко во мраке гиена и я очнувшись от нахлынувших воспоминаний, начал свой рассказ.

Сначала, спотыкаясь на каждом слове, в конце-концов, я погрузился в поток выныривающих из глубин памяти картинок и медленно поплыл. Всплывали образы, детали, лица. Забытые эмоции вновь заставляли сжиматься моё сердце. Цепляясь друг за друга, являлись из небытия почти забытые и те, что я так тщетно силился забыть. Я вспоминал, как мальчиком с друзьями, мы повстречали старика – гельвета, который через Альпы пешком пришел в святую Лацию, чтобы увидеть море.

Обветренный и грязный, он, повидавший в жизни всё, и потерявший, хотел увидеть закат над морем и умереть на тёплом пляже. Он угощал нас–мальчиков, довольно странным мясом. И говорил, что это мясо, вмёрзших в лёд, на горных перевалах тех боевых слонов из Карфагена, которых вёл с собою Ганнибал.

А мы жевали жареное мясо, и слушали его, не веря его рассказам о множестве костей и черепов, животных и людей тех легендарных армий, чьи замороженные трупы сотни лет кормили лис. Смотрели, как в костре танцует пламя. Тогда ещё мы были очень малы, война казалась нам такой далёкой, блестящей сталью, золотом и непременной славой. О том, что это смерть и горе, старались мы не думать. А он шептал, что это боги, спасая Рим, наслали бури на войско Ганнибала и армия, и так терзаемая постоянными налётами галлов – аллоброгов, несла ужасные потери в чужих горах.

Двадцать тысяч сильных здоровых воинов, чьих-то отцов, мужей и сыновей, бесславно полегло в горах, две тысячи коней, и три десятка боевых слонов. Это была половина всей карфагенской армии...

Мы радовались глупые и просили гельвета сказать, каких богов благодарить за то, что Рим не стёрт с лица земли, как Карфаген позднее...

Ганнибал! Этим именем пугали много поколений римских детей. Оно стало олицетворением того ужаса, который однажды ощутила вся нация, перед лицом невиданной угрозы. Тогда, мальчишкой я, так хотевший стать легионером, не понимал того, как это грустно - им быть.

Часто потом я вспоминал этого старика и вкус этого сладковатого вымороженного мяса...

И тогда, когда в Иудее после смерти Ирода вспыхнуло мессианское восстание, и идумеи резали набатейцев, филистимляне резали иудеев, все вместе они побивали самаритян. Фарисеи, ессеи, саддукеи грызли горло друг другу и все вместе люто ненавидели терапевтов. Для нас, они все были безбожниками не признающими наших богов.

Брожение в умах в предчувствии мессии, порожденное, прежде всего, крайней нуждой и бессилием фарисейской власти, перерастало в вооружённые стычки между общинами и открытый протест Римскому протекторату. А в Иудею уже плыли легионы во главе с новым проконсулом Иудеи - Квинтилием Варом. Сойдя на берег он, не задумываясь, двинул легионы на Иерусалим, попутно отослал гонца к арабам. И к вечеру следующего дня, тот нагнал армию во главе нанятой им алы негевских бедуинов.

Мы осадили город, готовясь к штурму его стен, и появились первые беженцы, и дезертиры...

Через несколько дней арабы случайно заметили, как один из перебежчиков, ковыряясь в своих испражнениях, достаёт из них золотые монеты. И алчные наёмники тихонько стали резать иудеев, вспарывая им животы и копошась в тёплых кишках ещё живых людей. За одну ночь было распорото до двух тысяч животов. Вар, узнав об этом, пришёл в ярость и приказал распять виновных, а остальных бедуинов разогнать.