Африканская книга

В деревне Мукуни, где мы побывали по совету Бастиана, обошлось без показных ведьм и белых лент. Эта деревня существует без малого семьсот лет. В 1855 году здесь останавливался Ливингстон во время экспедиции, целью которой был поиск путей к атлантическому побережью (а вовсе не истоков Нила). Вождь племени токалея принял гостя под большой акацией и воздал ему почести, однако в свое жилище так и не пригласил. Нас тоже не пустили в «лумпасу» («логово льва»), и нам пришлось довольствоваться голословными описаниями проводника. Кроме жилища самого вождя, на территории лумпасы располагается дом верховной правительницы (как правило, она приходится вождю двоюродной или троюродной сестрой), а также дом главного министра, зал для церемоний, зал для приема почетных гостей (к числу коих ни Ливингстон, ни мы не принадлежали) и хранилище для священных барабанов, в которые бьют только тогда, когда умирает вождь или кто-нибудь из его приближенных. Весь комплекс обнесен тремя высокими заборами. Тому, кто попытается проникнуть вовнутрь без разрешения, грозит заточение в деревенской тюрьме. Но этого никогда не происходит. Жители деревни вообще на редкость законопослушны. Поэтому в здешней тюрьме всего четыре камеры, и большую часть времени они пустуют. Если же кого и сажают, то ненадолго. Случается это обычно в разгар деревенских праздников, когда некоторые из жителей имеют обыкновение напиваться и буянить. Бывает и такое, что старики-родители упекают в тюрьму своих взрослых детей, если те не проявляют должного почтения к старшему поколению. О таких преступлениях, как кража или, не приведи господь, убийство, в деревне не слыхали.

Сейчас в Мукуни проживает около семи тысяч человек. Больше, чем в некоторых городах соседней Ботсваны. Но это не город и не «поселок городского типа», а именно деревня, «наша деревня». И это вовсе не означает, что здесь не признают благ цивилизации. Здесь есть своя школа, своя поликлиника, парикмахерская, баня, продовольственная лавка. Есть даже здание суда. Большая часть домов — крытые травой мазанки без окон, с низкими одностворчатыми дверьми. Каркасы для этих хижин сооружают мужчины, а глиной обмазывают женщины. Эти жилища абсолютно водонепроницаемы, им не страшен и вселенский потоп. Другое дело — огонь. Бастиан рассказывал, что к ним в больницу чуть ли не ежедневно поступают жертвы пожаров. Женщина, которая показывала нам деревню, подтвердила: пожары случаются часто. Между хижинами — делянки, обнесенные плетеной изгородью. Здесь выращивают рапс, маис, просо и сорго. Участки, как и сами дома, выглядят ухоженными и чистыми, никакого мусора или хлама нигде не видно. В большинстве домов нет канализации, но проведено электричество. Телевизоры и мобильные телефоны есть практически у всех. Как и все племена Замбии, токалея занимаются скотоводством и земледелием. Кроме того, их кормит река Замбези, и речь тут не только о рыболовном промысле. Дело в том, что граница между верхним и средним течением Замбези — мекка любителей рафтинга. Этот маршрут считается одним из самых трудных в мире, многие из порогов — пятой категории. Неудивительно, что молодежь в Мукуни поголовно занимается спортивным сплавом и работает в сфере водного туризма. «They go crazy rafting and what-what», — резюмировала наша экскурсоводша.

Я отметил этот диалектизм еще в Зимбабве: «and what-what» в смысле «и так далее». Вообще, интересно, что здешний извод английского обнаруживает неожиданные сходства с ганским. Даже фонетические ошибки похожи: здесь тоже вечно путают «l» и «r», «kitchen» и «chicken». Вместо «knock-knock»[398] говорят «ko-ko-ko». Гана и Замбия находятся на противоположных концах континента, связь между языками чви и ньянджа — самая отдаленная, но есть одно совпадение, под которое сразу хочется подогнать какую-нибудь теорию моногенеза. «Ньяме» на чви означает «Бог». Фразы «Ньяме адом» («с Божьей помощью») и «дже Ньяме» («только благодаря Господу») в Гане слышишь повсюду. И вот на другом конце континента мы встречаем «Ньями-Ньями». Редупликация здесь выражает не многобожие, а священный ужас: Ньями-Ньями — бог реки Замбези. У него рыбья голова и змеиный хвост. И всякий, кто сплавлялся по этой реке, знает: Ньями-Ньями страшен в гневе.

* * *

В шесть утра за нами заехал школьный автобус, навевая воспоминания почти тридцатилетней давности: дрожание от страха и холода на остановке, впереди — первый день в американской школе. Как хорошо, что все это позади. Сейчас тоже зябко и боязно, но этот страх — добровольный, с приятной примесью адреналина. В автобусе познакомились с попутчиками. Ник — студент-медик из Англии, стажирующийся в Ливингстонском госпитале, а заодно — профессиональный сплавщик. Кейти — работница НПО из Голландии. Онур — киприот, живущий в Австралии, микробиолог, работает в Центре по контролю заболеваний; в Африку приехал наобум, думает отсюда махнуть на Килиманджаро, жаждет острых ощущений.