Африканские игры

Эта нора была обитаемой: остановившись, я увидел две вцепившиеся в прутья руки. Тотчас вынырнуло и лицо узника, который там, внутри, подтянулся на руках. Хотя лицо от напряжения исказилось, я узнал ужасного Реддингера, который, точно второй Михаэль Кольхаас[14], сидел здесь под замком из-за истории с сапогами. Самоуверенность быстро привела его к плачевному финалу, что неудивительно, если ты не знаешь другого средства общения с людьми, кроме как колошматить их по голове.

И все же он не казался очень подавленным, поскольку продолжал изрыгать угрозы; он обвинял также Пауля и меня за то, что мы не бросились вместе с ним в атаку, и, явно преувеличивая наши возможности, заявил, что вместе мы бы обратили французов в бегство — как Блюхер[15] под Ватерлоо. Я, конечно, считал, что он не совсем неправ — мы, по крайней мере, могли бы попытаться его поддержать; но сказал себе в оправдание, что в своем буйстве он зашел слишком далеко. Это вызвало у него одобрительную ухмылку.

Чтобы сделать ему приятное, я попросил его подождать и притащил из столовой две бутылки вина, сигареты и спички, которые просунул через решетку. Мне было его отчасти жаль, а отчасти положение, в котором он оказался, представлялось мне не лишенным притягательности, потому что к особым желаниям, издавна меня занимавшим, относилось и такое: чтобы когда-нибудь меня посадили в темницу (чем древнее она будет, тем лучше), из которой я потом сбегу через подземный ход. Что касается этой средневековой тюрьмы, то пришлось бы долго рыскать по всей Европе, чтобы найти другую, лучшую, — вот только я полагал, что Реддингеру в его теперешнем положении не хватает чувства собственного достоинства. Я предпочел бы увидеть его предающимся благородной скорби. На мой вопрос, как там внутри, он вдруг опять взъярился и заявил, что, дескать, нет здесь ничего, кроме крупных, как морковки, клопов. Но вскоре нам пришлось оборвать разговор, потому что долго висеть, подтянувшись на слабеющих руках, он не мог.

В столовой я увидел Леонарда, который с неподвижным взглядом сидел перед очередной бутылкой. Он был недоволен моей недавней выходкой и показал мне синяк — результат попадания в руку бараньей кости. У меня создалось впечатление, что он охотно втянул бы меня в долгий ночной разговор о своих злоключениях; можно сказать, он уже начал подготавливать для этого почву, но у меня не было желания участвовать в столь тягостном ритуале. Мне скоро удалось уговорить его проводить меня в общую спальню, хоть он и заявил, что там вечно творятся всякие безобразия, которые портят ему настроение.

Он привел меня в длинное, голое помещение, почти полностью занятое двумя рядами деревянных нар, с узким проходом между ними. Мы застали там давешнюю застольную братию: большинство парней сидели на нарах; другие уже спали, закутавшись в одеяла.

Было тихо, поскольку Пауль как раз разыгрывал перед сидящими одно из своих представлений, обычно помогавших ему утвердить себя, когда он оказывался в новой компании. Когда он закончил, снискав громкие аплодисменты, начали выступать и другие умельцы, внося свой посильный вклад в создание уютной атмосферы. Так, один фламандец с прыщавым лицом чрезвычайно развеселил собравшихся, прочитав пародийную проповедь, из которой вряд ли можно было понять хоть что-то, кроме часто повторяющейся формулы: «Godverdimme, Godverdomme, Godverdamme» («черт побери, черт подери, черт возьми»). При этом он так искусно передавал сакральную интонацию, что в нем безошибочно угадывался сбежавший семинарист.

Потом начались разговоры, и меня поразило, что речь идет почти сплошь о таких вещах, о которых в других местах умалчивают. По ходу этих разговоров будто проглядывала подкладка человеческого общества, и я присутствовал при своеобразном саморазоблачении, какое в обычной среде можно наблюдать очень редко. Например, в этой компании был почтальон, который потешался над людьми, вкладывающими деньги в конверты, и бахвалился, что от его чувствительных пальцев не ускользнет ни единый пфенниг.

Этот почтальон также выразил мысль, что надо бы раздобыть выпивки, и, встретив всеобщее одобрение, безотлагательно отправился за добычей. Похоже, он умел подбираться не только к письмам, но и к любому замку, ибо не успели мы досчитать до ста, как он вернулся с огромным жестяным бидоном, полным вина, похищенным из запертой кухни, а в качестве закуски раздобыл еще и мешок сухарей, который волок за собой.

Хотя мне не было жаль унтер-офицера, надзирающего за кухней, я решил, что сейчас самое время подумать о собственной безопасности. Леонард исчез еще во время дурацкой молитвы. Поскольку все кинулись к бидону с вином (и оба итальянца, прибывшие, кажется, прямиком из Абруццо, сразу сунули туда свои отросшие за время путешествия бороды), на нарах освободилось достаточно места. Я отыскал себе уголок у самой дальней стены и там закутался в одеяло.