Африканский вояж

— Всё уже, всё… Отпусти, это я так… Накатило что-то… — чей-то незнакомый хриплый голос, звучащий откуда-то со стороны.

Рука, стиснувшая шею чуть слабеет, позволяя дышать, из белесой мути совсем рядом выплывает удивленное лицо Кабана, в глазах громадные вопросительные знаки. Чуть дальше проявляется Куцый — злой решительный прищур, заострившиеся, закаменевшие черты, правая рука демонстративно сжимает что-то длинное укрытое полой куртки. Потом, в очередном разрыве, проглядывает жирная, расплывшаяся, бритая налысо харя, маленькие поросячьи глазки испуганно бегают по сторонам, вареники губ мерзко, как сытые трупные черви шевелятся, выталкивая дрожащие путанные фразы:

— Брат, успокойся, брат… Все нормально — друг друга не трогаем, брат… Разошлись, лады? Я своей дорогой еду, брат, ты — своей…

"Брат…, брат…, брат… — тупо бьется внутри черепной коробки, отражаясь от ее стенок. Вот и ответ на твой вопрос временно неработающий гражданин Кремер, бывший заключенный, бывший офицер Российской армии. Вот кто теперь тебе брат, вот кто теперь ты сам… И вновь туман тугой горной лавиной обрушивается на разодранный мозг. Может ли туман обрушиваться? Может…

— Тварь!!! Кто тебе здесь брат?!! Сука!!! Ненавижу!!!

Что-то жестко сдавливает горло, перекрывая кислород, заталкивая обратно рвущиеся потоком слова, гася хрупкую искру сознания. Отбрасывая сжавшийся в попытке защититься от кислородного голода мозг назад, одним мощным рывком пробивая завесу из прошедших лет, погружаясь в глубину памяти…

Из серых наших стен, из затхлых рубежей нет выхода, кроме как

Сквозь дырочки от звезд, пробоины от снов, туда, где на пергаментном листе зари

Пикирующих птиц, серебряных стрижей печальная хроника

Записана шутя, летучею строкой, бегущею строкой, поющей изнутри.

Так где же он есть, затерянный наш град? Мы не были вовсе там.

Но только наплевать, что мимо, то — пыль, а главное — не спать в тот самый миг, когда

Придет пора шагать веселою тропой полковника Фоссета,

Нелепый этот вальс росой на башмаках нести с собой в затерянные города.

Мы как тени — где-то между сном и явью, и строка наша чиста.

Мы живем от надежды до надежды, как солдаты — от привала до креста.

Как расплавленная магма, дышащая небом, рвется из глубин,

Катится по нашим венам Вальс Гемоглобин.

Звенящие гитарные аккорды пронзали темноту хоть и южной, но по-осеннему прохладной ночи. Фигуры в линялом камуфляже в расслабленных позах сидящие и лежащие у яркого пятна костра были хорошо видны из окружающей пятачок света, и от этого по контрасту восприятия еще более непроглядной, тьмы. Красивый хорошо поставленный голос певца лился неторопливо, как горный ручей, проникая глубоко в душу и как бы переворачивая все мелкое, наносное, копившееся много лет неизбежной ржавчиной поверх истинного и вечного. По крайней мере Камиль, широко шагавший по направлению к костру испытал именно такое ощущение, он мельком оглянулся на своих спутников, чтобы проверить какое впечатление песня производит на них. Нервный и дерганный подполковник, провожавший их сюда, казалось, был даже чем-то недоволен, с такой откровенной неприязнью он рассматривал расположившихся впереди людей, а по непроницаемому лицу Олега, как обычно, прочесть что-либо было невозможно. Но песня, тем не менее, однозначно стоила того, чтобы ее дослушать до конца. Да и просто прерывать певца отчего-то не хотелось. Так не хотелось, что Камиль, внезапно решившись, положил руку на плечо суетливого подполковника и шепотом объяснил свой жест:

— Хорошо поет. Жалко мешать — давай чуть подождем.

Подполковник с высоты своего почти двухметрового роста удивленно воззрился на маленького таджика, но, уловив боковым зрением утвердительный кивок Олега, тоже согласно склонил голову.

Так сколько ж нам лет, так кто из нас кто — мы так и не поняли…

Но странный сей аккорд, раскрытый, как ладонь, сквозь дырочки от снов все ж разглядеть смогли —

Так вслушайся в него — возможно, это он качался над Японией,