Агафон с Большой Волги

- Эх, Глафира! Думаешь, все такие чистые, как ты? Он меня боится, а Варвара от этого еще хуже бесится. Ведь кто ее директором сельмага устроил? Он. В члены правления райпотребсоюза провел, в депутаты Совета. К ней же теперь подступиться нельзя. А что я для нее? Комбайнер, штурвальный. От меня керосином разит, а от него духами "Москва". У него друзья министры, члены правительства, а у меня Николай Иваныч Байсургенов, чабан! Я понимаю, что жена Спиглазова Раенька, эта несостоявшаяся певица, конечно, так себе, степной кузнечик, порхает с кустика на кустик, крылышки и губки подкрашивает и влюбляется во всех приезжающих уполномоченных... Я понимаю, такой мотылек кому хочешь опротиветь может. А он мужик здоровый и по-своему даже не глупый. Ему именно такая деловая подружка нужна, баба вроде Варвары. Ну и, как говорится, бог с ними! Разойдемся, и каждый начнет жизнь по-новому. Детей у нас нет, никто здесь не пострадает. А Раечка подцепит какого-нибудь уполномоченного... Так нет, он трусит, до смерти боится, что партбилет может потерять. Тогда надо за штурвал садиться, а он не привык да и не умеет.

- Ты очень злой, Мартьян. Такое говоришь! - грустно покачала головой Глаша.

- Правду говорю! Пусть он меня не опасается. Я решил уехать. Жалко, конечно. Прожил здесь лучшее время молодости, научился чему-то. Что-то сделал хорошее. Недавно еще одну штучку смастерил, да не докончил немножко. Бросать жалко. А в другом месте знаю, что не доделаю...

- Ах, Мартьянушка! Золотая у тебя голова. - Глаша неожиданно протянула руку и ласково потрепала его волосы. Быстро отдернув руку, прибавила: - А выпил-то сегодня зачем?

Мартьян опустил плечи и съежился. Не ответив на ее вопрос, проговорил с грустью:

- Золотые головы бывают только у идолов, а я человек, Глаша.

- В том-то и загвоздочка, Мартьян, - понимающе сказала она и задумалась. Ей было тоже грустно и жаль его.

- В чем загвоздочка? - осторожно спросил он.

- В нашей жизни, Мартьян. От каждой царапинки душа болит.

Задумчиво помолчав, спросила:

- Ты все сказал?

- Все, что есть, тут, - Мартьян постучал себя по груди. - Все, что накопилось, сразу не выскажешь...

- Значит, уедешь? - словно не слушая его, проговорила она.

Мартьян ждал затаенно. Вдруг она скажет желанные слова, единственные: "Я тоже с тобой!" Но она не произнесла этих слов, вместо них добавила:

- Раз уж решил, то на счастливую дорожку много слов говорить не надо.

- Счастливые дорожки бывают только в сказках. А я напрямки иду, через бурелом. Не только душу поцарапал, но и сердце.

- Мне жаль тебя, Мартьян. - Глаша участливо, с нежностью посмотрела на него, но он этого не заметил, а только почувствовал одну, унижающую его самолюбие жалость. В таком возбужденном состоянии он не понимал ни ее, ни себя. Ответил со скрытой обидой:

- И на том спасибо. А я жалею об одном, что не меня тогда в Пеште стукнула пуля, а Колю...

- Перестань, Мартьян! - выкрикнула она тоскливо.

Но ему уже трудно было сдержаться.

- Лежал бы сейчас, ни тоски тебе, ни заботушки. И жалеть некому...

- Замолчи, ради бога!

- Нет уж, выговорюсь напоследок. Как сейчас, помню веселое застолье. Вы молодые, муж и жена, счастливые. Каюсь, позавидовал ему тогда, а теперь его смерти завидую. Вот оно как получается. Он понял все, да и ты тоже. Решили и меня тогда счастливым сделать, Варю сосватали. А мы как чуяли, что в бой пойдем. Отпуск короткий, быстро сладились. Все произошло, как по боевому расчету... Я рассказал ей про свою погибшую семью, про детский дом. Она пожалела меня, уступила. А выходит, рано пожалела. Жизнь за жалость расплаты требует. А платить-то нечем... Так что жалеть меня не надо.

Мартьян достал папиросы и закурил. Огонек спички осветил его бледное, взволнованное лицо.

Глаша низко опустила голову и молчала. Не спеша вынула из сумочки забелевший в руке платочек, вытерла им горячий лоб, спросила тихо:

- Скажи, что ты от меня хочешь?

- Думаю, что не стоит говорить.

- А ты скажи!

- Хочешь знать правду?

- Смотря какую. Говори, говори! - комкая в руках платочек, Глаша потупилась.

- Скажу одно: нельзя же все время, годами, только жалеть друг друга и по головке гладить. А мы только и делаем, что сочувствуем самим себе. Ты мне, а я тебе. Невыносимо это, как-то даже странно, Глаша, словно сердца наши высохли и сжались в маленькие комочки. Природу нельзя законсервировать. Это противоестественно. Жизнь всегда ищет и требует обновления, - торжественно и немного напыщенно заключил Мартьян.

- Что-то ты очень замысловато слова жуешь, - с откровенной насмешкой сказала она. - Нельзя ли попроще...

Глафира отлично понимала, куда он клонит, но не хотела признаться в этом. Такой разговор возникал между ними не раз, только несколько в иной форме. Выпивши, Мартьян бывал резковат и более откровенен. Сейчас он старался быть сдержанным.