Агафонкин и Время

Нукеры ускакали вперед – к становью меркитов, где шел главный бой – им хотелось славы, а я остался с мертвыми. Солнце взошло и встало невысоко в светлеющем, словно оттаявшем небе, слепило, не давало найти дорогу. Я снял лук с плеча, положил на тетиву стрелу – быть готовым – и поехал, как мне казалось, к лагерю меркитов. В сторону реки Чикой.

Вокруг лежала пустая степь – ни юрт, ни нукеров, ни телег с добычей. Где дорога на Чикой? Я потерялся в степи, ослепленный солнцем и ранней утренней смертью. Кровь на лбу засохла, и голова начала болеть, кружиться, возможно, от голода – я не ел перед боем.

Степь как море: если не знаешь, где берег, легко уплыть вслед за солнцем и затеряться средь волн. Степь поглотит, проглотит, не выпустит, оттого вдали от караванных дорог так много белых гладких костей. Я ехал по степи и думал, что и мои кости будут лежать среди цветов и трав, и не надеялся увидеть людей. Смешно, но я думал о том, что подведу Агафонкина. Что все было напрасно.

И совсем не думал о мальчишке-мерките, лежавшем в степи без лица.

Женщина стояла у ручья, бьющего из-под большого черного камня, – видно, только что пила холодную воду, зачерпывая пригоршней. Молодая – меньше тридцати, в длинном дээл – байковом красном халате, подбитом мехом по зимнему времени. На голове бархатный круглый табарган, но волосы, черные блестящие волосы, распущены по плечам. Монголки носят косы, заплетая лентами. У нее было полуазиатское лицо.

Я остановил лошадь чуть поодаль, чтобы не напугать. Женщина смотрела мне в глаза, хотя по правилам должна была упасть на колени и закрыть лицо руками. Странная женщина. Возможно, у меркитов все иначе.

Понимает ли она по-монгольски? Оставалось узнать. Оставалось спросить, где дорога на Чикой.

– Кухэн, женщина, – спросил я – будущий повелитель мира, – кухэн, Чикой дзам хан байна?

Она покачала головой, словно не верила моим словам. Помолчала.

– Ты… – Женщина соединила маленькие ладони перед грудью, будто собралась молиться. – Я тебя нашла, – сказала она.

По-русски.

* * *

Они были в Квартире. Агафонкин не понял, как это случилось: продернули перед глазами белую марлю, и вот она – комната Мансура. Он посмотрел на свою пустую руку, в которой – секунду назад – держал пиалу с монгольским чаем, заправленным курдючным жиром и гашишным дымом. Где пиала? Где согревавший юрту огонь? И где юрта?

– Где юрта, Мансур? – спросил Агафонкин, на всякий случай еще раз оглядевшись.

– Где юрте и положено быть – в степи, – рассмеялся Мансур. – Где еще быть юрте?

Мансур сидел на кровати – в обычной одежде: старые черные брюки с отвисшими коленями, тапочки на босу ногу и полинявшая футболка с надписью на груди: “Чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган”. Ее Мансуру подарил Агафонкин.

– Странно. – Агафонкин покачал головой, словно не соглашаясь с мгновенной переменой реальности. – Только пил чай в юрте, и вдруг здесь. Дома.

– Не переживай, урус. – Мансур встал, потянулся. – Чай мы и дома попьем.