Агафонкин и Время

– Жаль, выпить нечего. – Мансур вопросительно взглянул на Агафонкина, и тот спокойно встретил его взгляд непониманием своих больших красивых зеленых глаз – выпить? что это?

Мансур понял, что не получит от Агафонкина денег, и глубоко вздохнул – искренне, не пытаясь давить на жалость (и правильно: какая жалость у Агафонкина?). Подумал и решительно взял из коробки непонравившееся ему печенье. Но есть не стал.

– Что такое юла, я не знаю и вряд ли узнаю. Как она работает – тоже неясно. Но что она делает, Алеша, я знаю. – Мансур смотрел Агафонкину в глаза не мигая, как смотрят люди, когда либо уверены в своих словах, либо хотят таковыми казаться. – Юла может брать человека в другие миры или измерения – зови как хочешь. Это миры твоих возможных жизней, хотя часто ты в этих жизнях другой. – Он прищурился, словно был не уверен, понимает ли Агафонкин. – Ты в тех мирах можешь выглядеть по-другому – не как выглядишь в этой жизни, но это все равно ты. Понимаешь?

Агафонкин кивнул. Он не совсем понимал, но его это не беспокоило: он ждал главного – рассказа, куда Мансур дел юлу. Другой ли ты в мирах юлы, тот же – Агафонкин не тревожился: он привык быть другим, оставаясь собой. Ничего нового.

– И куда ты путешествовал? – осторожно не спугнуть

– Куда я только не путешествовал, – сказал Мансур. Он весело, задиристо взглянул на Агафонкина, будто ожидая, что тот тоже обрадуется мансуровской свободе путешествий в разные измерения. Подождал агафонкинскую радость: не дождался. Качнул головой: – Существует бесчисленное множество вариантов нашей жизни. И нас самих. Причем в каждом варианте я – Мансур Гатауллин, хотя выглядеть могу по-другому. Ощущаешь себя собой, а не кем-то другим. Но просить бесполезно, – вздохнул Мансур. – Попросишь юлу взять тебя куда-нибудь – и ничего. Крутишь, вертишь, а ничего не происходит.

– Почему? – спросил Агафонкин: это было интересно. Он путешествовал вдоль Линии Событий, меняя координаты пространства-времени, и всегда попадал куда было нужно. Или куда хотел. У Тропы не было своей воли: она подчинялась воле Агафонкина. Был бы подходящий Носитель.

– Не знаю, – пожал плечами Мансур. – Я много думал об этом. Возможно, существуют варианты… или миры, где нас нет. Или куда нельзя. Не положено. Вот юла меня туда и не пускала.

Агафонкин кивнул: похоже, так и было. Может, и к лучшему.

– А где тебе было хорошо, Мансур? – поинтересовался Агафонкин: ну говори же проговаривайся

– Хорошо, Алеша, где нас нет, – подмигнул ему Мансур.

не вышло

– Мансур, для чего тебе юла? – решил узнать Агафонкин. – Ты и так можешь создавать мир вариантов – свои интервенции. Галлюцинации. И не только сам можешь туда попасть, но и других взять.

– Что ты! – замахал руками Мансур. – Ничего я не мог до юлы. Я – как ты называешь – интервенции – смог создавать только когда отдал юлу. И то мне для этого нужно быть пьяным.

– А раньше не мог? – удивился Агафонкин. Он думал, что Мансур обладал своим даром с рождения, как Агафонкин – своим. “Может, – мелькнула у Агафонкина мысль, – и я не всегда мог брать Тропу? Путешествовать вдоль Линии Событий? Просто не помню того времени, когда не мог?” Агафонкин эту мысль прогнал: он был особенный. Ему не нужна была юла.

Ему, впрочем, были нужны Носители.

– И не мог и не надо было, – вздохнул Мансур. – У меня ж была юла. Интервенции – так, слепки, жалкое подобие Миров юлы. И притом временное – держится, пока пьяный. Протрезвел, и все.

Он замолчал. Затем тихо добавил:

– Протрезвел, и снова жизнь. Как она есть. А совсем не как хочешь, чтоб она была.

– Может, наша здешняя жизнь – тоже один из вариантов возможного, – примирительно предложил Агафонкин. – Мы просто не помним, что одновременно живем в других вариантах. И они – для нас в них – такие же реальные, как этот – для нас в нем.

– Не знаю про твою здешнюю жизнь, – сказал Мансур, – а моя – это не вариант возможного. Моя – вариант невозможного. Невозможно ее дальше терпеть.

– Что ж ты не остался там, где нравилось? – спросил Агафонкин.

если не проговорится но может хоть намекнет а дальше мы уж как-нибудь сами

Улыбка собрала морщинки в уголках мансуровских коричневых глубоких глаз в расходящиеся веером лучики. Несмотря на эти морщинки, он стал моложе.

– Я хотел, – признался Мансур. – Не раз пытался, особенно пока был молод.

Он замолчал. Агафонкин тоже молчал: он и сам знал это ощущение, когда находишь свое место и время – место-время и понимаешь, что здесь-сейчас ты хотел бы остаться. Для Агафонкина таким местом-временем было Удольное.

Турецкий пост, на который наткнулся отряд поручика Назарова, ждал их внутри прохода Гурджи-Богаз – ровно посередине узкого ущелья между вздыбившимся острыми скалами нагорья Карга-Базар и почти отвесным хребтом Гяур-дага – Собачьих Гор. Было темно и холодно.