Агафонкин и Время

Турки, потом решил Агафонкин, засекли их движение раньше – на подходе к ущелью. Стрелять, однако, не стали: подождали, пока русская разведка – шесть гренадеров и два офицера, Назаров и Агафонкин, – пройдут глубже в проход. Подождали и заперли, принялись обстреливать в спину из снайдеров – стандартного стрелкового оружия османской армии. Это сзади. Спереди же русских ждал турецкий снайперский расчет, вооруженный длинноствольными Пибоди – Мартини. Хорошая американская винтовка. Жаль, что в руках у врага.

Агафонкин не отстреливался – не хотел обнаруживать свою позицию. Он сразу понял, что назаровская разведка не выберется из засады, и ждал, пока турки дальним огнем перебьют отряд и подойдут ближе – добить раненых штыками и обыскать трупы на предмет поживы. “Подойдет турок поближе, я до него дотронусь и возьму Тропу”, – думал Агафонкин, слушая дробную, рассыпную стрельбу снайдеров и неторопливый, выборочный огонь Пибоди – Мартини. Изредка русские отзывались руганью винтовок Бердана номер два: оружие неплохое, надежное, но против Пибоди и калибр поменьше, и точность похуже. Зато два штыка четырехгранных. На них и была русская надежда: пуля, пусть и калибра 11.43 мм из Пибоди – Мартини, – а все же дура; штык – молодец.

Только до штыков не дошло.

Агафонкин прислушивался к огню, пытаясь сквозь винтовочный треск различить глухой низкий звук Смит-Вессона – шестизарядного американского револьвера, которым к войне оснастили русских офицеров. Он знал, что у Назарова был такой. Агафонкин надеялся, что Назаров не вступит в перестрелку, хотя понимал, что надеялся зря: у того в отличие от Агафонкина не было возможности убежать. Ему оставалось только драться.

Агафонкин не любил войну. Всякий раз, глядя на серые кишки, тянущиеся из разорванных животов убитых, на слепые лица без глаз, на скользко блестящие мозги во взломанных снарядами черепах – лакомство птиц, Агафонкин обещал себе, что этот бой – последний. Всякий раз, смотря на убитых детей и воющих над ними матерей, Агафонкин повторял, что справедливых войн не бывает, что ему здесь делать нечего и что вообще нечестно такому, как он, воевать: он в отличие от других знал, что бессмертен, и оттого не боялся. Повторял, говорил и шел на войну.

Что за сила тянула туда Агафонкина? Должно быть, не верил в свое бессмертие до конца и каждый раз хотел удостовериться, что может в любой момент встать на Тропу и очутиться в другом Событии.

Жизнь по Минковскому. Жизнь без смерти.

“Где Назаров? – думал Агафонкин, лежа за острым выступом скалы и радуясь, что здесь слишком узко – не осветит его убежище предательская луна. – Не слышу револьвера. Молодец, не хочет себя обнаруживать”.

Похвалил и накликал беду: темное пятно метрах в ста – поближе к турецкому снайперскому расчету – вдруг вытянулось (должно быть, Назаров лежал, свернувшись калачиком, чтобы казаться не человеком, а камнем – умно) и встало, подняв тень правой руки и прокричав назаровским голосом: – Братцы! За Россию! За госуда́ря! Вперед! Вперед!

“Куда, дурак! – мысленно крикнул Агафонкин (не вслух – выдержка уберегла). – Лежать!” Он рванулся вперед, но присел обратно за выступ, остановленный винтовочным огнем с двух сторон. Назаров, однако, не сразу упал, подкошенный пулями, а стоял еще секунд пять, продолжая кричать дурацкое “За Россию! Вперед!”. Затем рухнул лицом в землю.

Огонь прекратился. Агафонкин чуть подождал и быстро пополз к Назарову. Он слышал, как тот хрипел.

Агафонкин осторожно перевернул Назарова на спину. Тот смотрел на Агафонкина одним глазом; другой стал развороченной дыркой. Говорить он не мог, только улыбался. Агафонкин лег рядом и просунул ладонь под назаровский затылок – думал, тому так легче дышать. Он чувствовал, как ладонь стала мокрой и липкой. Агафонкин слушал назаровский хрип и думал, что делать: утащить Назарова с собой он не мог и оставить не хотел. Он чувствовал, что Назаров в сознании, и это было хуже всего. Сколько тот будет мучиться? Агафонкин провел ладонью по назаровскому животу – кровь. Плохая смерть.

Агафонкин знал, что должен сделать. Оставалось сделать.

Он накрыл назаровское лицо ладонью – осторожно, словно хотел защитить от холодного ветра в ночном ущелье. Назаров дернулся, пытаясь вдохнуть, но воздуха не было: вместо воздуха была тяжелая ладонь Агафонкина.

– Потерпи, Петя, – попросил Агафонкин. – Потом легче будет.

Назаров скосил оставшийся живой глаз на Агафонкина, словно хотел спросить: “За что?” А может, поблагодарить. Агафонкин чувствовал, что Назаров его узнал. Он также чувствовал, что тот старается не дышать, помогая Агафонкину убить себя побыстрее.

– Она с ним останется, – соврал Агафонкин на ухо своему другу. – Анна Каренина. Выйдет замуж за Вронского. У них все хорошо закончится.

Он хотел добавить что-нибудь еще, но не знал что. Назаров продолжал косить на него тускнеющим глазом, и Агафонкин чувствовал, как жизнь уходит из лежащего рядом человека. Был человек – стало тело.