Агами

Злое место. Человеку сидеть много лет в этой колонии, он смотрит поверх заборов направо или налево, а там цветущие деревья, люди жарят мясо, и запахи доносятся вместе с их голосами. Если смотреть на север, то над забором видно Волгу, широкую в этом месте, её левый берег и фарватер, по которому ходят баржи и круизные лайнеры. Люди с лайнеров и люди-дачники видят колонию, те, что на склонах, видят даже зэков в чёрных робах. А арестанты, смотря на лайнеры и на дачников, иногда могли почувствовать запах жарящегося мяса или разглядеть женщину. Придумать, что разглядел женщину, что тоже допустимо, никто бы не поставил под сомнение никогда, только просили бы рассказать, какая она: «Ну чего ты жмёшься, говори, чего видел? Ноги какие? В платье ходила или голяком загорала?» И врать можно было что угодно. Но то была декорация, всего лишь картинка за забором, и неважно, сколько ты лет с этой картинкой проживёшь, своей, родной, она не станет.

Так получилось и с этим лесом вокруг. Из-за колючей проволоки он был чужой, а три недели без тюрьмы сроднили с ним, лес впустил в себя и перестал пугать. Даже гнус так не досаждал, как первые ночи в побеге. Привыкли к тебе, так сказал Спира, когда Станислав спросил его, почему комарьё меньше стало кусать.

— Все ко всему привыкают. Или подыхают, — оборвал тогда разговор Дима-Чума.

Станислав смотрел украдкой на мать Ивана и Спиры. Сейчас, когда солнце светило женщине в лицо, он увидел, что она не стара, что ей не больше пятидесяти лет. Лицо её отражало разное — было в нём что-то неуловимо городское, словно это была не уроженка местных деревень и вообще деревни. Серо-голубые глаза. Светлая кожа. Русский Север собирает-тасует колоды с картами и генами мира.

Сходство женщины с младшим сыном было очевидным, а вот Спира явно пошёл не в её породу — узкие карие глаза, широкая кость.

Женщина встала. Слёзы всё же появились на её щеках. Подошла к Станиславу.

— Наталья Авдеевна, — представилась она, — мама ихняя.

— Трофим я, — ответил Станислав. — У нас почти нет времени.

Наталья Авдеевна говорила сдержанно и уверенно, как говорят сильные и воспитанные люди, внутри у которых горит боль, но выказать её нельзя. И ещё так говорят люди, которые знают, что будут делать они и те, кто рядом. Она не спрашивала мнений, просто раздала указания: Спире помочь занести Ивана в дом и омыть тело, Трофиму и Диме вырыть могилу, глубиной не менее двух метров, показала место неподалёку, на окраине леса.

— Пусть дом видит.

Правильное было решение: идти до кладбища далеко и опасно, да и какие кладбища на войне? Могила у поля боя. Не братская — и то в радость.

Копать было тяжело: сплетения корней, старых и молодых не давали воткнуть лопату. Некоторые корни приходилось перерубать топором и выдирать из земли. Работали молча. Ушло на это почти два часа. Когда зашли в дом обессиленные и сели на лавку у печи при входе, тело Ивана уже было готово к погребению.

Наталья Авдеевна отрезала Диме и Станиславу по куску ржаного хлеба, положила на него по ломтю копченого кабаньего окорока.

— Ваня коптил. Угоститесь.

Вышли во двор, съели, запили водой из колодца, зашли обратно.

Понимание того, что сегодня уйти не удастся, пришло окончательно. Станислав стал осматривать избу. Икона в углу. Занавески вокруг неё чистые, белые. Небольшой комод, на нём тоже белая скатерть. Стол простой, деревянный, начисто выскобленный. Печь каменная, побеленная. В избе не ходят в обуви. Комнаты две, одна — гостиная, там, где печь и стол. Дверь во вторую комнату закрыта.

В гостиной наискосок, на двух табуретах, стоял наскоро, но крепко сколоченный гроб. В нём лежал Иван, одетый в чистую рубаху и штаны, с подвязанными крест-накрест на груди руками. Между пальцев догорала тонкая восковая свеча.

Странно было сидеть в этой комнате, но странным было всё — не должны они были сейчас находиться здесь, надо было рваться к Агами, пока группа не дошла за ними, успеть просочиться и исчезнуть, вот что надо было делать. Но Станислав необъяснимо не мог ступить ни шага отсюда и от этой женщины, сын которой не поместился поперек избы, и гроб с которым пришлось ставить наискось. Не мог и не собирался себя заставлять. Дима-Чума, говорливый всегда, тоже молчал.

Наталья Авдеевна не дала догореть свече, ловко затушила её пальцем, встала, перекрестилась.

— Похороним моего сына, мальчики.

Гроб вынесли, опустили в могилу на связанных полотенцах. Бросили по горсти земли, и Станислав почувствовал, что прощается с этим парнем, спасшим его, говоря с ним про себя как с родным и живым, что эти люди рядом — Наталья Авдеевна, Спира, Дима-Чума — тоже живые и родные, что их нельзя оставить, что их будут искать и придут убивать те, кто прислал сюда его, Станислава, и чей приказ он не стал выполнять. Не стал и неожиданно привёл в этот дом смерть. Знал, что смерть рядом, думал, что сможет жить с этим, такая у него работа и жизнь. Но сейчас он смотрел на смерть вблизи и не хотел больше водить её за собой.

Когда могила была готова, день едва пошёл на убыль. Наталья Авдеевна и Спира зашли в дом.