Агами

Чёрный пистолет, который Гюнтер положил на колено, накрыв узкой холёной ладонью, сомнений не оставлял.

— Лида не придёт, — коротко сказал он.

Очень утомительно ждать вечера жарким городским днём. Никогда и нигде София этого не любила. Жаркая летняя Москва была ужасна, и Тамбов летний, хоть и маленький, но тоже безумно тяжёл в жару, и Новосибирск, и Ярославль, и даже Питер.

После утреннего разговора с Викой София поговорила с Ибрахимом, которого пришлось успокаивать. Он разъярился, темперамент, что поделаешь. Никогда спокойно не жила, постоянно пытались кого-то ввести поближе, на решение какое-то натолкнуть, а от чего-то, напротив, отговорить. Казалось бы, и страны той нет, откуда уезжала, и люди там теперь другие, и правители. Название оставили стране, да и только. И люди остались — из тех, что жили там. Одни сидят, другие сажают и надзирают.

Вокруг жизнь клубится, народы строят цивилизации, а эти всё сажают и сидят. У всех идеология. У первых — чтобы загонять остатки своего народа в лагеря, а у вторых — чтобы сидеть и рожать новых сидельцев. Местами меняются, а то как же, идеями — тоже. И сажать, и сидеть нужно идейно, в тех местах это всегда умели, с Конвенцией или без.

Вика страшные вещи рассказала. И не из-за того страшные, что пакость с родины для Софии наконец настоящая прилетела, в ожидании которой и жила она столько лет, уж было решила, что там забудут о ней, что можно и раскрыться и пожить спокойно и хорошо, что не успела жизнь поменять, а потому что узнала об этом и теперь надо было что-то делать.

Вика, Виктория, не врёшь ведь, рискнула всем, знала, на что идёшь и обратного пути теперь нет для тебя. А для кого он есть?

Ибрахим выслушал всё, успокоился. Сварил себе кофе. София не могла, навалились усталость и тоска. Смотрела на мужа виновато, курила. Он налил кофе себе и ей.

— Пей крепкий. Успокоишься. Теперь я сам делать буду. Ты про вечер думай. Две к тебе приедут. Одна не доедет.

И возразить не дал, выпил свою чашечку одним глотком и ушёл.

Две и приехали. Испуганные, сидели сейчас за столом на кухне. На обычной кухне, не за шкафом. Рыжая американка, красивая, но пустая совсем деваха. Сказала своё имя, простое, сразу забылось. И вторая, русская, Маша.

— Садитесь за стол, не стесняйтесь, — пригласила София.

Сели. Ибрахим остался стоять за их спинами. Просить уйти смысла не было. Не тот случай. Да и спокойнее с ним.

— А где Лидия? — тихо, почти шёпотом, спросила Анна.

— Ваша третья журналистка? — усмехнулась София. — Не приедет она. Да и вам лучше было не приезжать. Ошиблось ваше начальство в расчётах. Вижу, спорить не будете. Неглупые, значит.

София затянулась сигаретой. Предложила гостьям. Маша отказалась, Анна автоматически взяла и прикурила.

— Ладно ты, Маша, с тобой всё понятно, вытащили из дерьма, пустили к кормушке, и ты человечину сразу полюбила. Такого я много повидала. А тебя-то что сюда привело, агент ЦРУ, как там тебя? Тебе какое дело до наших разборок?

Анна молчала, курила. София уже подумала, что говорить она не будет, но Анна сформулировала ответ:

— Изначально проект интеграции коренного населения России курировался службой, которую я представляю. Да вам это прекрасно известно.

София кивнула.

— Я была прикомандирована к Марии для оказания помощи в нейтрализации вашего личного негативного влияния на процессы интеграции и настроения критично настроенных представителей коренного населения.

— Витиевато. А при случае нейтрализации и меня вместе с моим влиянием, — рассмеялась София.

— Да, такое решение было принято УПБ. Это не наше решение, — последнее Анна добавила чуть более поспешно, чем следовало.

Она сливает меня, поняла Маша. Она просто спасается.

София тоже это поняла. Она улыбалась, поднимая брови и переводя взгляд с одной девушки на другую, словно искренне забавлялась мизансценой.

— Третья гостья у меня для вас есть. Не та, которую вы должны были подвести ко мне. Не спорьте, я знаю. Просто. Не. Спорьте.

Улыбки на лице Софии не стало. Затянувшись, она коротко попросила:

— Ибрахим, пригласи Вику.

Глава 17. Дозоры

Спира с вечера смастерил носилки: нарезал каких-то веток гибких, ловко сплёл. Дима-Чума только языком цыкал, смотря на пальцы Спиры, которые разом управляли десятком прутьев.

— Цены таким пальцам нет, брат, — сказал он Трофиму, когда увидел его взгляд с усталой насмешкой, — щипачом каким мог стать человек — золото!

Трофим не ответил. Шутить Диме не хотелось, устал, да и время не то, два человека неживых рядом.

Встали чуть свет. Убитого Иваном спецназовца хоронить не стали. Трофим снял с него только бинокль, а труп скинули в овраг во всей амуниции. Пусть полазят охотники, хоть какое-то время выиграть можно.

Дима с Трофимом понесли тело Вани. Останавливаться приходилось часто, Диме было тяжело, хотя храбрился, даже песню пытался запеть вполголоса про красного командира Щорса и след кровавый на сырой траве. Но дошли быстро. Едва сошла утренняя роса, подошли к хуторку на лесной раскорчёвке. Дима-Чума первым услышал крик петуха.

— Братаны, живём. Пришли.