Агами

— Прости меня, — не своим голосом, низко и почти неслышно проговорила она. И уже совсем шёпотом: — Я же предала тебя. Я была готова оставить тебя там, помочь этим людям тебя убить, только бы меня оттуда выпустили, меня одну, чтобы я уехала домой. Я хочу домой.

— Уезжай, — просто ответила Маша.

Не могла она в этот момент сопереживать никому в мире, и Анне не могла. Даже себе не могла, хотя очень хотела себя пожалеть, чтобы соломинку найти, удержаться на плаву — ведь как-то же она объяснила себе тогда, ещё совсем недавно и так давно, почему пришла сюда — туда, где нужно любить человечину и радоваться, что мама не видит тебя сейчас. Как, какими словами и мыслями нужно было себя обмануть, чтобы оправдать такое, чтобы называть это «спецоперацией»? Чем провинилась та, что уехала от тюрьмы и не вернулась, потому что тюрьма не забыла о ней и ждала? Чем вообще может провиниться человек, который говорит правду? Да, злую и жестокую правду, но так ведь и нет другой, давно уже нет. Да и была ли когда-то правда в тех краях, откуда приехала Маша и куда ей надо будет завтра возвращаться?..

Завибрировал коммуникатор. Звонили из Нового центра. Не ко времени и не по плану — звонить должна была Маша и по возможности. Либо, если не позвонит, завтра в условном месте её должен был ожидать связной. Думать о том, что могло что-то произойти, не хотелось. Не сейчас. Хватит на сегодня.

Но коммуникатор вибрировал.

— Возьми его, поговори. Я пока приму душ, — отрывисто проговорила Анна. — Возьми. Всё равно надо будет всё разъяснить руководству.

Встала и, снимая на ходу платье, пошла в ванную.

Когда Анна вышла, Марша сидела на том же месте на кухне.

— Поговорила? — спросила Анна.

— Не стали говорить. Не до того. Там чрезвычайное положение. Все основные пенитенциарные подкластеры заблокированы. Все силы и все формирования направлены на подавление беспорядков. Бунт, Анна. Осуждённые подняли бунт. Почти все колонии. Одновременно.

— Русский бунт, Виктория Марковна, дорогая, русский бунт, вот что началось, — София положила коммуникатор на стол.

Вскочила и заходила по комнате. Звонок прервал их ставший спокойным и ушедший в воспоминания разговор. Ибрахим уехал по своим делам, позвонив Гюнтеру, и София готовилась перейти к главному. Пора было думать, как Виктории быть дальше. Возвращаться нельзя. Вот какую фразу, очевидную для обеих, готовила София. И отложила. Теперь ходила по кухне, не могла остановиться и не могла говорить, лишь трясла ладонями перед грудью, набирала и выдыхала воздух, словно собираясь и передумывая закричать, заорать, завопить о чём-то важном.

— Что это значит? — спросила растерянно Виктория Марковна. — Ты хотя бы понимаешь, какими терминами ты оперируешь, София? Откуда тебе стало известно? Надёжен ли источник? Да я сама сейчас позвоню.

И запнулась, понимая, что позвонить сейчас никому не может и проверить информацию через второй источник тоже не может. Но что-то глубоко въевшееся за десятилетия в профессии подбросило со стула и её, и она встала напротив Софии, улучив момент, когда та замерла в недолгом ступоре.

— Да говори же ты, говори, Сонька! Ну чего ты душу вытягиваешь по жилке? — Виктория Марковна почти кричала.

— Зоны поднялись, Вика, — внезапно усевшись на стул и замерев, глядя на Викторию Марковну поверх очков на кончике носа, сказала София.

И даже скорчила смешную рожицу.

Потом рассмеялась:

— Видишь, ты уехала — и началось сразу. Раньше надо было, раньше, когда помоложе были. Тоже бы сейчас туда махнули. Как на Болотную.

— Да откуда ты всё это… Ну откуда ты всё это взяла?! — Виктория Марковна нависла над Софией, осеклась, отступила. — Прости. Но это же невозможно интересно!

— Дорогая Виктория Марковна, — торжественно продекламировала София, театрально жестикулируя ладонью с зажатой между пальцев незажжённой сигаретой, — пока вы толкали своё фуфло про бравых механизаторов, пассионарная группа эмигрантской интеллигенции устанавливала коммуникации — и надо сказать, успешно установила — с неинтегрированным населением. А уж когда вы весь оставшийся народец согнали на Север и расселили по зонам, тут нам масть и пошла.

— Ты и с зонами общаешься? Так там же всё под контролем, врёшь ведь, Соня?

— Всегда, всегда было под контролем. И мы всегда общались. Знаешь, как было ещё до Конвенции? Мы писали книги, которые запрещали на зонах, наши книги туда не пропускали, а сами мы были в чёрных списках. А зэки читали эти книги на мобильных телефонах, а потом звонили нам, звонили и писали — с этих же мобильных, прошу заметить, Виктория Марковна, которые… — тут она сделала паузу, — тоже были запрещены на зонах. Вот так вы работаете, вот в этом все вы.

И в голос, заразительнейше расхохоталась.

— Ты не обобщай, я-то этим не занималась никогда, — пробурчала Виктория Марковна.

— Но фуфло про механизаторов толкала?

— Толкала, отстань только, — ответила Виктория Марковна и тоже рассмеялась неожиданно чистым высоким голосом.

Глава 21. Volya est vita