Агасфер

В гормонии восторженного слова.

Величием природы вдохновенный,

Непроизвольно я пою — и мне

В моем уединенье, полном бога,

Создание внимает посреди

Своих лесов густых, своих громадных

Утесов и пустынь необозримых,

И с высоты своих холмов зеленых,

С которых видны золотые нивы,

Веселые селенья человеков,

И все движенье жизни скоротечной.

Так странствую я по земле, в глазах

Людей проклятый богом, никакому

Земному благу непричастный, злобный,

Все ненавидящий скиталец. Тайны

Моей они не постигают; путь мой

Их взорам не открыт: по высотам

Создания идет он, там, где я

Лишь небеса господние святые

Над головою вижу, а внизу,

Далеко под ногами, весь смятенный

Мир человеческий. И с высоты

Моей, с ним не делясь его судьбой,

Я, всю ее одним объемля взором,

В ее волнениях и измененьях,

Как в неизменной стройности природы,

Я вижу, слышу, чувствую лишь бога.

Из глубины уединенья, где

Он мой единый собеседник, мне

Его пути среди разнообразных

Судеб земных видней. И уж второе

Тысячелетие к концу подходит

С тех пор, как по земле я одинокой

Дорогой странствую: и в этот путь

Пошел я с той границы, на которой

Мир древний кончился, где на его

Могиле колыбель свою поставил

Новорожденный мир. За сей границей,

Как великанские, сквозь тонкий сумрак

Рассвета, смутно зримые громады

Снежноголовых гор, стоят минувших

Веков видения: остовы древних

Империй, как слои в огромном теле

Гор первобытных, слитые в одно

Великого минувшeго созданье…

Стовратные египетские Фивы

С обломками неизмеримых храмов.

Остатки насыпей и земляных

Курганов там, где были Вавилон

И Ниневия, пепел Персеполя —

Давнишнего природы обожанья

Свидетели — являются там в мертвом

Величии. И посреди сих, в ужас

Ввергающих, Востока великанов,

Меж лаврами душистыми лежат

Развалины Эллады, красотою,

Поэзией, искусством и земною

Блестящей мудростью и наслажденьем

Роскошества чаруя землю. Быстро

Времен в потоке скрылася она;

Но на ее гробнице веет гений

Неумирающий. Там, наконец,

В одну столпясь великую громаду,

И храмы Греции, и пирамиды

Египта, и сокровища Востока,

И древний весь дохристианский Запад,

Могучий Рим их груды обратил

В одну, ему подвластную могилу,

С пригорка, где немного жизни было,

Наименованный когда-то Римом,

Сам из себя он внутреннею силой

Медлительно, в течение веков,

Зерно к зерну могущества земного

Неутомимо прибавляя, вырос.

Он грозно, наконец, свое миродержавство,

Между народами рабов один

Свободный, как великий монумент

Надгробный им разрушенных держав,

Воздвигнул. Этот Pим, в то время,

Когда меня моя судьба постигла,

Принесши все Молоху государство

На жертву и все частные земные

Разрушив блага, чтоб на них построить

Публичного безжизненного блага

Темницу, — этот Рим, в то время

Владыка всех, рабом был одного,

И вся вселенная на разграбленье

Была ругательное предана

Лишь только для того, чтоб кесарь мог

Роскошничать в палатах золотых,

Чтоб чернь всегда имела хлеб и игры…

А между тем в ничтожном Вифлееме

Был в ясли положен младенец…

Рим

О нем не ведал. Но когда он был

На крест позорный вознесен, судьбины

Мировластительства его ударил час,

И в то же время был разбит и брошен

Живого бога избранный сосуд —

Израиль. Пал Ерусалим. Его

Святилище покинув, — откровенье

Всему явилось миру, и великий

Спор начался тогда меж князем мира

И царством божиим. Один скитаясь я

Между земными племенами,

Очами мог следить неизменимый

Господний путь сквозь все их измененья…

Терзая мучеников, Рим их кровью

Христову пашню для всемирной жатвы

И для своей погибели удобрил.

И возросла она…"