Агасфер

Борьбе с кончиною, с крестом в руках,

Сначала дышащего тяжко, вдруг

Бледного и миротворным сном

Заснувшего, и вкруг его постели

Стоит в молчании семья, и очи

Ему рука родная закрывает;

Когда я вижу бледного младенца,

Возвышенного в ангелы небес

Прикосновением безмолвной смерти;

Koгда расцветшую невесту, дочь,

Похищенную вдруг у всех житейских

Случайностей хранительною смертью,

Отец и мать кладут во гроб; когда

В тюремном мраке сладко засыпает

Последним сном измученный колодник;

Когда на поле боя, перестав

Терзаться в судорогах смертных, трупы

Окостенелые лежат спокойно —

Все эти зрелища в меня вливают

Тоску глубокую; она меня,

Как устарелого скитальца память

О стороне, где он родился, где

Провел младые дни, где был богат

Надеждами, томит; и слезы лью

Из глаз, и я завидую счастливцам,

Сокровище неоценимой смерти,

Его не зная, сохранившим. Есть

Еще одно великое мгновенье.

Когда я в кpyг людей, как их родной,

Как соискуиленный их брат, вступаю:

С смирением презренье их приемля,

Как очистительное наказанье

Моей вины, я к тайне причащенья

Со страхом божиим и верой сердцем

Единым с ними приступаю. В час,

Когда небесные незримо силы

Пред божиим престолом в храме служат,

И херувимов братство христиан

Шестокрылатых тайно образует,

И, всякое земное попеченье

Забыв, дориносимого чинами

Небесными паря царей подъемлет,

В великий час, когда на всех концах

Создания в одну сливает душу

Всех христиан таинственная жертва,

Когда живые все — и царь, и нищий,

И счастливый, и скорбный, и свободный.

И узник, и все мертвые в могилах,

И в небесах святые, и пред богом

Все ангелы и херувимы, в братство

Единое совокупляся, чаще

Спасенья предстоят — о, в этот час

Я людям брат, моя судьба забыта,

Ни прошлого, ни будущего нет,

Все предо мной земное исчезает,

Я чувствую блаженное одно

Всего себя уничтоженье в божьем

Присутствии неизреченном.

О, что б я был без этой казни, всю

Мою пересоздавшей душу? Злобным

И нераскаянным богоубийцей

Сошел бы в землю… А потом? Теперь же…

О, будьте вы навек благословенны,

Уста, изрекшие мой приговор!

О ты, лицо, под тернами венца

Облитое струями крови, ты,

Печальный, на меня поднятый взор,

Ты, голос, сладостный и в изреченье

Преступнику суда — вас навсегда

Раскаянье хранит в моей душе;

Оно вас в ней своею мукой в веру,

Надежду и любовь преобратило.

Разрушив все, чем драгоценна жизнь,

И осудив меня не умирать,

Он дал в замену мне себя. За ним

Иду я через мир уединенным

Путем, чужой всему, но в круг меня

Kипит, тревожит, радует, волнует,

Tомит сомнением, терзает жаждой

Корорысти, сладострастья, славы, власти.

Что нужно мне? На голод — корка хлеба,

Hoчлег — на непогоду, ветхий плат —

На покровенье наготы; во всем

Ином я независим от людей

И мира. На потребу мне одно:

Покорность и пред господом всей воли

Уничтожение. О, сколько силы,

Какая сладость в этом слове сердца:

"Твое, а не мое да будет!" В нем

Вся человеческая жизнь; в нем наша

Свобода, наша мудрость, наши все

Надежды; с ним нет страха, нет забот

О будущем, сомнений, колебаний;

Им все нам ясно; случай исчезает

Из нашей жизни; мы своей судьбы

Властители, понеже власть тому

Над нею предали смиренно, кто

Один всесилен, все за нас, для нас

И нами строит, нам во благо. Мир,

В котором я живу, который вам,

Cлепым невольникам земного, должен

Kaзаться дикою пустыней — нет,

Oн не пустыня с той поры, как я

Был силою всевышнею постигнут

И, уничтоженный, пред нею пал

Во прах, она передо мною вся

В творении господнем отразилась

Мир человеческий исчез, как призрак,

Перед господнею природой, в ней

Все выше сделалось размером, все

Прияло высшее знаменованье.

О, этот мир презрительным житейским

Заботам недоступен; он безверью

Ужасен; но тому, кто сердцем весь

Раскаянья сосуд испил до дна

И, бога угадав страданьем, в руки

К нему из сокрушительных когтей

Отчаяния убежал, тому

Природа — врач, великая беседа

Господняя, развернутая книга,

Где буква каждая благовестит

Его Евангелие. Нет, о нет,

Для выраженья той природы чудной,

Которой я, истерзанный, на грудь

Упал, которая лекарство мне

Всегда целящее дает — я слов

Не знаю. Небо голубое, утро

Безмолвное в пустыне, свет вечерний.

В последнем облаке летящий с неба,

Собор светил во глубине небес,

Глубокое молчанье леса, моря

Необозримость тихая или голос

Невыразимый в бурю; гор — потопа

Свидетелей — громады; беспредельных

Степей песчаных зыбь и зной; кипенья,

Блистанья, рев и грохот водопадов…

О, как могу изобразить творенья

Все обаяние. Среди господней

Природы я наполнен чудным чувством

Уединения, в неизреченном

Его присутствии, и чудеса

Его создания в моей душе

Блаженною становятся молитвой;

Молитвой — но не призываньем в час

Страдания на помощь, не прощаньем,

Не выраженьем страха иль надежды

A cмирным, бессловесным предстояньем

И сладостным глубоким постиженьем

Его величия, его святыни,

И благости, и беспредельной власти,

И сладостной сыновности моей,

И моего пред ним уничтоженья:

Невыразимый вздох, в котором вся

Душа к нему, горящая, стремится —

Такою пред его природой чудной

Становится моя молитва. С нею

Сливается нередко вдохновенье

Поэзии; поэзия — земная

Сестра небесныя молитвы, голос

Создателя, из глубины созданья

К нам исходящий чистым отголоском