Агасфер. Чужое лицо

– У японцев есть поговорка, точный смысл которой можно перевести примерно так: хитрость и предусмотрительность может помочь даже одному воину справиться с пятью дюжинами врагов. Могу сообщить вам, что шестеро добровольцев, которых вы и старый шотландец Демби благословили записаться в добровольцы и отпустили, никогда не будут сражаться с японцами! Я отравил продукты, которые они взяли с собой.

– Вот оно что… Жаль, что я не догадался о ваших подлых замыслах раньше! Но теперь уже поздно, полагаю…

– Господин Берг! Я присягал своему императору на верность и не имею права бездействовать в отношении тех, кто представляет для его солдат даже небольшую угрозу!

– Благодарю за откровенность… А ведь вы, господин Ямада, жили здесь с этими людьми долгое время, ели с ними за одним столом…

Ямада упрямо наклонил голову:

– Это вопрос морали, господин Берг. Он несравним с кодексом чести японского солдата, принимавшего присягу императору. После нашего нынешнего откровенного разговора я уже не могу, к сожалению, гарантировать безопасность для вас и вашей семьи. Не могу – потому что вижу, что в вас ошиблись! Вы не друг великой Японии!

В каморке наступило тягостное молчание. Прервал его снова японец.

– Вы меня удивляете, господин Берг! – Он выпрямился на стуле и даже закинул ногу на ногу. – Почему вас волнует судьба шести бесполезных для Японии отщепенцев, а не ваша судьба?

– Потому, что они – русские! Мои соотечественники, мои товарищи!

– Долг – превыше всего! – напыщенно произнес японец, бросив короткий взгляд на коробочку, которую однорукий варвар, явно нервничая, не выпускал из пальцев и снова сунул в ящик стола.

– Значит, вы без жалости убили Жердяева, а еще раньше отравили продукты! – рука Агасфера плотно обхватила рукоятку маузера. – И видимо, лейтенант Такахаси Каору считает это цивилизованным способом ведения войны?

– Вот как! – услыхав свое настоящее имя, японец впервые удивился. – Вы и в мой саквояж успели залезть, господин барон? Мне придется переписать кое-что из вашей характеристики…

Закончить японец не успел: прогремели выстрелы. Агасфер стрелял в него, не вынимая пистолета из ящика стола. Три пули, попавшие в левое предплечье и грудь, отбросили японца назад. Однако, даже будучи серьезно раненым, он не потерял самообладания. Падая, японец успел вытащить откуда-то из-за воротника нечто похожее на стальную звезду с ладонь величиной и попытался метнуть ее в Агасфера. Но тот уже вскочил на ноги с маузером в руке. Четвертая пуля вошла Ямаде в левый глаз, и боевая четырехлепестковая звезда «сюрикен» упала на стол перед Агасфером.

Агасфер присел на корточки и, положив дымящийся маузер на пол, пощупал сонную артерию на шее японца. Затем выпрямился, закрыл дверь в конторку, вышел из цеха и быстрым шагом направился к Демби, неся в руке «сюрикен».

Опустив подробности, он сообщил ему главное: продукты, которыми фактория снабдила добровольцев, отравлены. А японца он был вынужден застрелить.

– Георгий Филиппович, надо срочно посылать гонца вслед за отрядом! Кого-нибудь из охотников, я думаю…

– Вчера вечером и сегодня утром я глаз не спускал с вашего японца, – пыхнул трубочкой Демби. – И выходит, совершенно напрасно! Он действительно помогал таскать мешки с мукой и упакованное мясо к баркасу. Чертов самурай! Насчет гонца вы правы: отряд надо попытаться догнать… Я отправлю Борзенко, он мужик проворный и хорошо знает местность. Действуем!

Ретроспектива 14

(зима 1894 г., о. Сахалин)

Загремел дверной замок, послышалось недовольное бормотанье вертухая. Завизжав обледенелыми петлями, дверь камеры широко распахнулась. Сонька Золотая Ручка, не открывая глаз, поглубже зарылась в постеленное на нарах тряпье, натянула тулуп до самого носа, пытаясь согреть дыханием охватывающие запястья браслеты кандалов. Но браслеты были тяжелы[110], одиночная камера почти не отапливалась, и холод от металла оков проникал в кровь, вызывая дрожь во всем теле…

Клубы морозного воздуха мгновенно заполнили маленькую камеру, вытесняя жалкие остатки тепла, скопившиеся с вечера. Не вылезая из-под тулупа, Сонька грубо, по-мужски выругалась:

– Чего надо, мать твою так и раз эдак? Дома, небось, дверь зимой прикрываешь, начальничек сраный! Опять фотографироваться? Шоб вы все подавились этим аппаратом, как я вашей пайкой!

Надзиратель хихикнул:

– Арестованная Блювштейн, на выход! С вещами, в канцелярию – марш!

– Куда меня переводят? – Сонька по-прежнему лежала неподвижно.

– Там скажут, не задерживай! Али хворостину взять, чтобы пошевеливалась?! – пригрозил надзиратель.

– Шоб вам всем сдохнуть, а тебе первому! – Сонька с кряхтением стала выбираться из своего теплого гнезда. Надела поверх двух платьев и халата с бубновым тузом – все это она не снимала с осени – тулуп. Потуже замоталась в него, подняла воротник и неверными шагами пошла к выходу.

В тюремной канцелярии навстречу ей поднялся незнакомый чиновник. Остановил жестом Соньку, кивнул куда-то в сторону:

– Сначала к кузнецу, мадам!