Агасфер. Золотая петля. Том 2

– Наши семьи жили по соседству, это так. Но я на девять лет младше Марии, и когда она замуж выходила, я только учиться пошла. Познакомились году этак в 1915, после моего замужества, на каком-то благотворительном балу. А потом встретились уже в Заларях – я туда приезжала по делам службы. Родственные души, можно сказать.

Берг почувствовал, что пора уходить: разговор с Катериной явно испортил ей настроение. Откланявшись, он отправился на поиски сына и друзей.

* * *

– Ну, Катюха, будем! – Ханжикова лихо чокнулась, подняла рюмку, и, зажмурившись, с трудом вытянула жгучую настойку. Задыхаясь, торопливо понюхала краюху хлеба, прожевала кусок дичи. – Господи, как мужчины пьют эту гадость! Ф-фу…

Катерина выпила свою стопку с большим умением, но тоже содрогнулась и принялась торопливо жевать. Во время короткой паузы она то и дело поглядывала на подругу и, наконец, заметила:

– Значит, у меня остаешься, Машенька? Точно не едешь в Залари?

Ханжикова пожала плечами:

– Неужели ты вообразила, что я как собачонка побегу за джентльменом из Шанхая только потому, что он много порядочнее и симпатичнее всех, кто меня окружал последние пять лет? И что толку за ним бежать, скажи на милость? Он же возвращается к себе…

– Врешь, Машка! – убежденно покачала головой Катерина. – И мне врешь, и себе! То ли я не видела, с какими глазами ты прощалась с ним на дебаркадере! А если не врешь, то ты конченная дурочка! Сказала бы раньше, я бы с ихними вагонами так не спешила, сама бы попробовала профессора окрутить! Он же женским вниманием не избалован, сразу видать! Давно вдовствует… Такого только приласкай, глазками поиграй – все забудет! Дура ты, Маша!

– Может, и дура, – согласилась Мария Родионовна и взялась за бутылку. – Давай-ка еще по одной! Только за кого ты меня принимаешь? Неужели ты можешь представить меня в роли роковой женщины-обольстительницы, охотницы за мужчинами? Как я, по-твоему, должна была удерживать Михаила Карловича?

Выпив, на вдруг уронила голову на руки, опрокинув рюмку и отчаянно зарыдала. Катерина тут же бросилась к ней, присела рядом, обхватила за шею, принялась успокаивать и хлюпать носом одновременно.

– Ты права, Катенька, я конченная дура! – сквозь слезы прокричала Ханжикова. – Знаешь ли ты, что я думала об этом человеке еще до того, как увидела его в первый раз!? Я думала о нем с тех пор, как пыталась выходить беженку Соколову? Его первую любовь? Как она рвалась к нему, а я не понимала ее! Не понимала – что может заставить женщину в возрасте, мать троих детей бросить все и рваться к любимому через смерть, холод, через десятки тысяч верст? Это какие же чувства должен был внушить ей ее Мишель? Ее Берг?

– Ну-ну, упокойся, Машенька… Он пока недалеко…

– Недалеко?! Он уехал – и все! Мне надо было открыться ему, сказать, что я готова ехать с ним куда угодно! В качестве служанки, любовницы, безмолвной тени… Я видела, как он глядел на меня. Он бы не оттолкнул, я знаю! Проклятое воспитание! Боже, как сейчас завидую этим революционеркам и комиссаршам в красных косынках и с револьверами на боку! Вот такая бы ни за что не стала колебаться! У них, у новых, все просто и понятно. Хочется любить – люби! Без оглядок на предрассудки…

– Ну и кто тебе мешает стать такой же краснокосыночницей? – жарко зашептала ей в ухо Катерина. – Вечером на Иркутск пройдет литерная санитарная «летучка», я тебя на нее устрою. Где-то в районе Черемхово «летучка» догонит и перегонит состав Берга, а в Иркутске ты устроишь ему сюрприз, встретишь на вокзале. А, подруга? Ну, не «срастется» у вас с «роковым Мишелем» – на родительские могилки сходишь, моим старикам поклонишься. Насчет братишек своих справки наведешь – вдруг они там? Ты что – думаешь, ихнее ЧК с той поры не спит, не ест, все «террористку» Ханжикову поджидает? В засаде у твоей квартиры сидит? Не глупи, подруга: все давно позабыто и быльем поросло. Прежних чекистов давно нет! Решайся!

По мере того как Катерина уговаривала подругу отбросить страх и предрассудки и решиться на безумный поступок, в глазах Ханжиковой надежда сменялась безысходной тоской. И когда Катерина последний раз тряхнула ее за плечи, Мария Родионовна осторожно сняла ее руки, заглянула в лицо протрезвевшими глазами – будто и не было трех стопок крепчайшего деревенского самогона на кедровых орешках.

– Поздно, Катюша! Помнишь, я рассказывала тебе, как двадцать лет назад мадам Соколова гналась за своим Мишелем, как амазонка на полудикой лошади? Как она догнала его на вокзале – и там был вокзал, обрати внимание, Катька! – как хотела вручить ему самое себя, свою любовь? А он отверг ее жертву, уехал… Так ведь она когда-то была его невестой, они хорошо знали друг друга… А кто ему я? Трехдневная знакомая? Я не хочу остаться в Иркутске на дебаркадере с прощальным напоминанием о реке, в которую нельзя войти дважды. А тем более – трижды… Нет, Катенька, я не поеду… Давай-ка выпьем еще по одной! Напьемся пьяными, попоем песни, поревем… Жизнь-то продолжается!

– Дура, – убежденно повторила Катерина и потянулась за бутылкой. – Дура!