Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец

Руди был в ужасе и в ярости от нападения Японии. “Нападение на слабую страну – шаг возмутительный и шокирующий, – писал он родителям. – Мы наблюдаем здесь военную агрессию, осуществляемую исключительно в экономических интересах”. Руди все чаще мыслил и говорил как Урсула. “Этот период сыграл важнейшую роль в том, что Руди стал коммунистом”, – писала она в дальнейшем. Ее муж постепенно склонялся к революции. И пытался спасти их брак. Его обращение к коммунизму было отчаянным актом любви. Но было уже слишком поздно. Руди был заботлив и нежен, но в его темно-карих глазах Урсула видела теперь лишь отражение вечности в оковах традиционного брака. Рихард Зорге показал ей другой мир – захватывающий, полный самоотверженности и риска. С Руди она жила в комфорте и довольстве. Но с Зорге, мчась на мотоцикле, сидя на тайном совещании или выполняя секретное задание, она чувствовала, что по-настоящему живет.

Агнес Смедли работала над серией рассказов, действие которых разворачивалось в Китае, и использовала свое журналистское прикрытие, играя роль посредника между Зорге, Коминтерном, КПК и Центром. Благодаря Зорге она стала “сотрудницей главного управления Коминтерна”. Однако британцы терзали ее, “как свирепые псы”, говорила она, и поведение ее становилось все более и более непредсказуемым. Читатели Frankfurter Zeitung жаловались, что ее репортажи “односторонни”. Газета также получила донесение разведки (вероятно, британской), где утверждалось, что Смедли посетила собрание в театре с “группой молодых китайских коммунистов, с которыми она распивала спиртные напитки и вызывающе заигрывала”. Под занавес, сообщалось в рапорте, она вышла “на сцену обнаженная, в красной шляпе, и исполнила «Интернационал»”. Это было чересчур даже для славившейся либерализмом немецкой газеты. Агнес уволили.

Летом 1932 года Агнес с Урсулой отправились вместе в рабочий отпуск в горы Гуйлиня в провинции Цзянси, у самой границы территории, подконтрольной коммунистам. Как всегда, политика переплелась с личной жизнью. Эта поездка была возможностью сбежать от летнего шанхайского зноя и вдохнуть новую жизнь в их дружбу, попутно занимаясь необременительным шпионажем. КПК предоставила им отпускной домик. Поскольку в близлежащих горах развернулся лагерь армии Мао, Агнес брала “интервью у китайцев из Советской республики и их защитников, Красной армии Китая”, часть полученных сведений использовала в репортажах, а всю секретную информацию передавала в Москву.

За пятидневным плаванием по реке Янцзы “последовала поездка в тряском автобусе к подножию горы [и] еще три часа по крутым тропинкам в качающемся паланкине”. Поначалу казалось, будто в их отношениях проступает былая теплота. “Каждый день мы с Агнес ходим на долгие прогулки, – писала Урсула, – любуемся прекрасными видами, открывающимися сверху на долины Янцзы и на горы Хубэй, где расположились красные”.

В тот день, когда Урсула написала это письмо своим родителям, дело Нуленсов (чьи подлинные имена до сих пор не были известны властям) слушалось в Верховном суде Цзянсу: их обвиняли в “финансировании коммунистических бандитов, организации подрывной деятельности, продаже оружия коммунистам и заговоре с целью свержения властей Китайской республики”. За несколько дней до этого Зорге встретился с двумя направленными из Москвы курьерами, каждый из которых передал ему свыше 20 000 долларов на взятки представителям китайских судебных властей.

В Гуйлине Урсуле и Агнес сообщили, что Нуленсы устроили голодную забастовку. Садясь за стол, Агнес театрально заявила, что из солидарности не будет ничего есть, пока супругов не отпустят на свободу.

– Нуленсам это не поможет, – едко ответила Урсула.

Не говоря ни слова, Агнес встала и возмущенно покинула комнату. Урсула взяла на руки Мишу и повела его на прогулку.

Когда она вернулась в бунгало, на столе ее ждало письмо.

“Не в силах больше здесь оставаться при нынешних обстоятельствах, я возвращаюсь в Шанхай, – писала Агнес. – Ты слишком озабочена личным счастьем и своей семьей. Частные дела играют в твоей жизни слишком большую роль. Ты лишена задатков истинной революционерки”.

Ее слова глубоко задели Урсулу. “Агнес, безусловно, достаточно хорошо меня знала, чтобы понимать, что я пойду на любой риск. Должна ли я проявлять свои эмоции, чтобы доказать их? Как столь близкая дружба могла вот так завершиться? Откуда у Агнес взялись подобные представления обо мне?” На самом деле гневная тирада Агнес относилась скорее к личной жизни, чем к политике: она завидовала отношениям Урсулы с Зорге и ее дружбе с Идой, завидовала, что у нее есть ребенок, и злилась, что она отказалась забросить шпионаж, не приняв ее предложения усыновить маленького Джимми.