Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец

После того как Зорге уехал, дружба с Агнес Смедли закончилась, а брак с Руди застыл в состоянии тихого кризиса, Урсулу охватила ностальгия. Руководство перешло от Зорге к Карлу Римму. Он был умелым руководителем, за его полной фигурой и сонливыми манерами скрывались “сила и страсть революционера”. Но в нем не было ни капли куража его предшественника. Урсула тосковала по Зорге. Без него Шанхай словно лишился всего своего блеска и красок. “Теперь мы мечтаем о новом доме, – писала она родителям. – Я невероятно сочувствую китайскому народу. Я уже чувствую себя на четверть азиаткой. Если я уеду из этой страны, я знаю, что мне всегда будет ее не хватать”. Не находя себе места, она планировала вернуться в Германию весной и познакомить Мишу со всеми родными. Жаркий влажный климат плохо сказывался на легких малыша, и немецкий доктор советовал ей увезти его в отпуск в Европу. Да и разлука с Руди обоим пойдет на пользу.

Тем временем из Германии приходили ужасные новости.

В нацистскую партию вступало все больше людей, и стычки между фашистами и коммунистами достигли апогея. 30 января 1933 года после своего назначения на пост канцлера Германии Гитлер развязал беспрецедентную по своей жестокости кампанию насилия и террора. Месяц спустя, после поджога Рейхстага, Гитлер отменил гражданские свободы под предлогом предотвращения коммунистического путча, приступив к “безжалостной конфронтации” с КПГ. Нацисты задержали тысячи коммунистов, закрыли штаб-квартиру партии и наложили запрет на демонстрации. Большинство руководителей КПГ оказались арестованы, некоторым удалось бежать в Советский Союз. Могущественная некогда организация, куда вступала Урсула, была загнана в подполье, а оставшихся в живых ее членов подвергали гонениям и террору. Принятый в марте “Закон о чрезвычайных полномочиях” дал Гитлеру право прямого правления. Так началась нацистская диктатура, и отголоски политического землетрясения долетали до Китая. Из-за нехватки финансирования из Германии в одночасье закрылся книжный магазин “Цайтгайст”. Несмотря на свойственный ей оптимизм, встревожена была даже Урсула. “Я не могла понять, как немецкий рабочий класс мог допустить приход к власти фашистов”, – писала она.

В Германии многие до сих пор не понимали значения этих мрачных предзнаменований. Центральная организация евреев Германии заявляла: “Никто не посмеет лишить нас наших конституционных прав”. У Роберта Кучински были на этот счет сомнения.

Коммунистом он никогда не был, но как еврей-ученый левого толка он был под прицелом. Юргену Кучински грозила еще большая опасность. Вернувшись из США с Маргаритой, в 1930 году он вступил в КПГ. С тех пор он писал для разных коммунистических изданий и даже был с визитом в Советском Союзе в составе официальной делегации КПГ. 27 февраля, направляясь в редакцию Die Rote Fahne, он столкнулся с другом, рассказавшим ему, что в эту самую минуту гестапо проводит обыск в газете. Юрген немедленно скрылся, и лишь считаные минуты спасли его от ареста, а почти наверняка и от гибели.

“Мы в ужасе от происходящего в Германии, – писала домой Урсула. – В местных газетах об этих событиях пишут не всё. На сердце так тяжело, что невозможно ни о чем рассказывать, но мы просим вас: пишите при любой возможности”.

В марте в ворота виллы в Шлахтензее постучался отряд гестаповцев в черной форме. Они хотели поговорить с Робертом Кучински. Ольга Мут сообщила им, что его нет дома. Гестаповцы пообещали вернуться. Роберт немедленно залег на дно, укрывшись сначала в доме друзей, а потом в лечебнице для душевнобольных. У свекров Урсулы, Макса и Эльзы Гамбургеров, было шале в Гренцбаудене, живописной деревеньке, расположенной как раз за горной цепью Ризенгебирге, отделяющей немецкую Силезию от Чехословакии. Гамбургеры уже укрылись там, согласившись приютить Роберта, пока он не изыщет способ добраться до Британии или Америки, где у него были друзья среди ученых. В апреле он бежал через границу с Чехословакией. Поддавшись, по его собственным словам, “слепой вере в руководство”, Юрген остался в Германии, присоединился к коммунистическому подполью и продолжил писать мучительно пространные опусы для ряда секретных партийных изданий. Даже скрывавшегося ныне лидера КПГ Эрнста Тельмана утомляла многоречивость Юргена: “Слишком много «циклических кризисов» и маловато разбитых унитазов”, – говорил он молодому эксперту по статистике. Берта отложила кисти и больше к ним не возвращалась. Вместе с младшими дочерями она затаилась в старом семейном доме и ждала.

Урсула знала, что возвращение в Берлин будет равноценно самоубийству: отец в розыске, антисемитизм расползается по Германии, словно свирепый вирус, ее товарищи арестованы, убиты или находятся в бегах.

Ее имя фигурировало в гестаповском списке коммунистов-подрывников. В Шанхай уже начали стекаться беженцы от нацистского насилия. Поездку домой нужно было отложить. “Свастика реет над местным консульством”, – писала Урсула матери и сестрам.