Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец

Повисшее в доме напряжение сказывалось на детях. Во время очередной перебранки с няней Миша обозвал Олло “ведьмой”, на что она ответила ему пощечиной. Урсула взорвалась: “Всё, довольно, с тобой уже никто жить не может. И так сводишь нас всех с ума своими бесконечными рыданиями и бреднями, а теперь еще и мальчика ударила. Все кончено”. Скрепя сердце Олло согласилась перебраться в дом жены фермера, пока обстановка не разрядится. Покидая дом, она мрачно бормотала: “Я с тебя глаз не спущу, уж можешь быть в этом уверена”. На следующее же утро чуть свет у дома Фюссли на скамейке возникла маленькая ссутулившаяся фигурка, направлявшая бинокль в сторону “Кротового холма”. “Стоило одному из нас выйти за порог, как она подносила к лицу свой бинокль. Если я шла в деревню, она наводила его на меня, пока я не исчезала из виду”. Несколько дней спустя фрау Фюссли пришла вынести навоз из коровника и отвела Урсулу в сторонку: Олло рассказала ей, что Урсула – шпионка. “Я не разбираюсь в политике, – заметила фрау Фюссли, – но понимаю, что война и Гитлер – это катастрофа. Я возмущена ее поведением и тем, что еще она намерена сделать”. Олло изучала расписание поездов, следовавших в Германию, и планировала наведаться в немецкое консульство в Женеве. Жена фермера обещала предупредить Урсулу, едва Олло отправится в город. Теперь фрау Фюссли шпионила за Олло, пока та шпионила за Урсулой. Время было на исходе.

Школа-интернат Les Rayons, расположенная за озером у Глана, согласилась немедленно принять Мишу и Нину на условиях предоплаты. Державшие школу немцы казались добрыми людьми, и Урсула была уверена, что они некоторое время присмотрят за детьми, если ее и Лена арестуют. Потом она подыскала двухкомнатную квартиру в центре Женевы, “с холодными неоштукатуренными стенами”, ничего общего с “теплым, дышащим домом на холме”. Мысль о расставании с “Кротовым холмом” удручала Урсулу. “Горный пейзаж стал частью моей жизни. Каждый день он был источником радости для меня”.

“Я буду скучать”, – сказала фрау Фюссли, когда Урсула объявила ей о своем отъезде. О его причинах жене фермера спрашивать не требовалось.

В ту ночь они упаковали вещи, и Лен под покровом темноты отнес багаж в деревню вместе с извлеченным из ямы в лесу передатчиком. Плотный туман накрыл холм на рассвете следующего утра, Урсула укутала детей потеплее и повела их в Ко.

Лен остался в доме, чтобы помешать Олло, если та вдруг увидит, как они уезжают, и пустится следом. Но этого не произошло. “Холодный осенний туман был на нашей стороне”, – писала Урсула. От разлуки с детьми у нее разрывалось сердце. “Ты надолго нас сюда отправляешь?” – спрашивал Миша у ворот интерната. Нина цеплялась за Урсулу и плакала. “Увижу ли я когда-нибудь своих детей?” – недоумевала она. Происходящее с мучительной ясностью напомнило ей момент, когда она впервые оставляла Мишу в горах Чехословакии: “Мамочка, останься с Мишей, пожалуйста, останься с Мишей”. Вернувшись в шале, Урсула пережила, по ее словам, “один из редких в моей жизни моментов отчаяния”, за которым последовала новая вспышка ярости. “Виной всему была вовсе не моя работа – в этом случае я бы держала себя в руках, – а выжившая из ума старуха. Из-за нее нам пришлось бросить дом, отослать детей, прервать революционную работу, из-за нее мы могли даже оказаться в тюрьме”.

Няня появилась в полдень, застав Урсулу в пустой прихожей.

– Где дети? – спросила она. – Где моя Нина?

– Они в безопасности, – отвечала Урсула. – В надежном месте, где ты не доберешься до Нины, даже если со мной что-то случится. И неважно, что со мной теперь случится. Можешь делать что хочешь. Ты слишком хорошо меня знаешь и сама понимаешь, что мне не страшно.

Лицо Олло стало пепельным, и она рухнула на каменный пол.

– Что же теперь с тобой будет, Олло? – заботливо спросила Урсула, уложив голову старой няни себе на колени.

– Мне все равно, – всхлипывала Олло.

– Я могу дать тебе денег – на полгода тебе хватит.

– У тебя столько и нет.

Урсула рассказала, что продала брошь, последнюю остававшуюся у нее ценность.

– Можно я поеду с тобой на станцию? – спросила Олло.

– Тебе от этого только тяжелее будет.

– Пусть это будет мое последнее желание.

Когда Урсула садилась на маленький поезд в Ко, Ольга Мут тихо рыдала на платформе. “Она знала, что мы прощаемся навсегда”. И снова уходящий поезд, снова любовь, иссеченная из жизни Урсулы. Состав тронулся, а низенькая женщина неуклюже потрусила рядом, спотыкаясь и пытаясь сказать что-то сквозь слезы. Урсула не могла разобрать слов. Ольга Мут, верная и любящая предательница, все еще стояла на платформе, когда поезд с грохотом исчез за поворотом.

Приказ Москвы был категоричен: покинуть Швейцарию.