Агентурная кличка – Лунь (сборник)

Однако простых смертных это не касалось. Простые смертные жили весенней посевной кампанией. Лобов сутками пропадал в дальних и ближних хозяйствах, иногда привозил оттуда не только материалы на злобу дня, но и сало, мед, колбасы – все, чем селяне привечали корреспондента центральной газеты. Чья-то злая рука написала донос в газету, Лобова вызвали в Москву. Его житейское благополучие повисло на волоске. Но времена уже были другие. Отделался строгим выговором «за неэтичное поведение в командировках». Через три месяца «строгач» сняли за ударную работу. Работать Сергей умел и любил. Да и Ирина помогала. Вдвоем любой воз тянуть легче – на то они и супруги: сопряженно-запряженные в колесницу жизни.

* * *

Перед Днем медицинского работника Лобов получил задание из Москвы срочно подготовить очерк о деятеле сельской медицины. Коллега из корпункта «Комсомольской правды» подсказал ему адрес сельского фельдшера, который в свои 90 лет все еще оказывает медпомощь сельчанам.

– Еще раз повтори, как его зовут, какой конь? – кричал в трубку Сергей.

– Лихо-конь! Лихоконь Михаил Романович.

К обеду Сергей пригнал закрепленную за ним «Победу» в глухоманное полесское село. Здесь он и нашел героя своего очерка, подробно расспросил, сфотографировал, вместе чаю попили. А потом Михаил Романович вспомнил историю про подобранного им на военной дороге мальчика.

– Алешкой, сказал, зовут… Я его веду, а он спрашивает: «Ты мой дедушка?». Я говорю: «Да». А он говорит: у меня уже два есть, будешь третьим. Ну, так я ему и был третьим дедом… Ага… В сорок втором нас из лесу выгнали в деревню, сторожку сожгли, чтоб партизаны туда не заглядывали. Ну и вырастил я его. А матка в лесу похоронена. Мы потом всей деревней хороший крест поставили.

– А паренек-то где сейчас?

– Алешка-то? По моей линии пошел, – горделиво расправил старик седую бороду. – В мединституте учится. В Минске самом! А вот у меня и карточка его есть.

Лихоконь достал ветхий фотоальбом, извлек два снимка: русоволосый парень с твердым уверенным взглядом широко расставленных глаз, в вельветовой ковбойке с нагрудными карманами на молниях. Это был Алексей, студент еще 1-го курса. Со второй крохотной карточки, уже изрядно пожелтевшей, смотрел точно такой же молодой человек, только в гимнастерке с петлицами пехотного старшего лейтенанта.

– Батя его, значит. Тут только карандашом написал: «Настюша, не забывай своего Витька». Вот как… Ни Витька, ни Настюши…

– Так, может, он где-нибудь живет? – не на шутку заинтересовался Лобов.

– Может, где и живет, а может, и под Брестом лежит… Я ведь паспорт его жены потом в сельсовет передал, оттуда писали по адресу прописки в Смоленск. Никто не ответил.

Снимок этого безвестного «старлея Витька» Лобов опубликовал вместе с очерком о Михаиле Романовиче. Долго ждал, что произойдет чудо, кто-то откликнется – если не сам, то кто-нибудь из родни… Но чуда не произошло. Никто не нашелся. Зато позвонил из Москвы писатель Сергей Смирнов, который прочитал этот очерк, и сообщил, что пишет книгу о героях Бреста и хотел бы пообщаться с ним, с Лобовым. Разговор был долгим, хотя линия связи и была казенной, но минутки-то оплачивал тот, кто звонил из Москвы. Смирнов попросил прислать ему снимок старшего лейтенанта:

– Опубликую в «Огоньке», – пообещал он. – У журнала очень широкая аудитория. Я уже не одного героя нашел с его помощью.

Лобов отослал заказным письмом снимок, а заодно стихи капитана Суровцева, написанные в Бресте. Сергей Сергеевич горько сетовал, что Лобов не сберег пленку с первыми кадрами войны. Ну, что поделать! Не он не сберег, война уничтожила. Поговорили да и положили трубки, надолго положили. На целый год. Потому что через год в трубке снова зазвучал прокуренный баритон московского писателя:

– Здорово, тезка! Я в Минске. И не один. Привез того, кого ты искал! Зови Алексея-студента, только подготовь заранее, что отца увидит. И давай ко мне. Я в гостинице «Березка» остановился, недалеко от вокзала. Второй этаж, номер…

Лобов в таких случаях действовал по-военному быстро и четко: вызвал свою «Победу» и помчался сначала в общежитие мединститута, где, по счастью, Алексей оказался в своей комнате. Дал и ему, ошеломленному, пять минут на сборы, а потом по дороге, не спеша, обстоятельно, подвел парня к мысли, что нашелся его отец и вот сейчас они встретятся. Алексей сжал поплотнее задрожавшие было губы и, не произнося ни слова, смотрел только на дорогу. Он только что вернулся из анатомического театра, и от него пахло формалином.

В гостинице у них долго проверяли документы, созванивались со Смирновым, и наконец дежурная провела по ковровой дорожке прямо к двери номера-люкс. Дверь открыл Смирнов и первым делом пропустил Алексея. Из-за его плеча Лобов увидел, как посреди гостиной остолбенел коренастый мужик в плохоньком пиджаке с чужого плеча, как минуту оба рассматривали друг друга, а потом, издав придавленные горловые всхлипы, – бросились отец и сын в объятия друг друга.

Смирнов тихо увел Сергея в коридор:

– Пусть побудут одни, а мы тут покурим…