Агнесса из Сорренто

Агостино говорил с бодростью и храбростью, столь свойственной юным. Агнесса робко подняла на него глаза. Какая перемена произошла в ее взглядах! Отныне она видела в нем не отбившуюся от стада овцу, не врага церкви Христовой, а покровителя святых отцов, защитника веры и христианских святынь, охраняющего их от поругания. Как же несправедливо она поступила с ним и как смиренно он воспринял эту несправедливость! Разве он не пытался предупредить ее об опасности, которая на каждом шагу будет подстерегать ее в этом растленном городе? Его предостережения, которые столь потрясли ее и которые она столь упорно не желала слушать, оказались правдой; она сама убедилась в этом; больше она не могла в этом сомневаться. Однако он последовал за нею и спас ее, рискуя собственной жизнью. Как же ей не любить того, кто так сильно любил ее, кто так поражал благородством и героизмом? Неужели полюбить такого, как он, – грех? Она припомнила зловещие предупреждения отца Франческо, мысленно сравнив их с радостным, светлым благочестием своего старого дяди. Каким же теплым, нежным, жизнеутверждающим было всегда его присутствие! Как вдохновляли ее на молитву, как вселяли в ее душу радость и уверенность, как побуждали обращать взор к небесам его наставления! И ведь это за него, и вместе с ним, и ради спасения его учителя сражался Агостино Сарелли, выступая одновременно против главы Христианской церкви, злодея и самозванца. Существовало и другое обстоятельство, которое хотелось ей обдумать во время этого ночного путешествия. Принцесса открыла ей тайну ее рождения, объявив ее своей близкой родственницей. Поначалу Агнесса не поверила своим ушам, ей показалось, будто она попала в какую-то чудесную грезу, сказку, но постепенно свыклась с этой мыслью. Она, по рождению и по крови, оказалась ровней своему возлюбленному, и отныне ее не будут окружать простые люди, в обществе которых она вращалась до сих пор. Она вспомнила о маленьком апельсиновом садике в Сорренто, об ущелье со старым мостом, об обители и сестрах и изумленно ощутила нежную, томительную печаль. Может быть, она никогда больше их не увидит. В этом новом, непривычном для нее состоянии ей снова мучительно захотелось встретиться и поговорить со своим старым дядей, чтобы он разъяснил ей, в чем заключаются ее обязанности.

Вскоре дорога пошла в гору, сделалась петляющей, трудной и каменистой, то тут, то там огибала скалы, время от времени терялась в тени оливковых рощ, призрачно-серых, шелестящих, со старыми, узловатыми деревьями, корни которых, точно змеи, извивались вокруг больших валунов, а листья серебрились в лунном свете всякий раз, когда их волновал ветер. Какие бы трудности и неудобства ни подстерегали в пути, ее рыцарь неизменно вел ее коня под уздцы, направлял и поддерживал ее, подхватывал, стоило ей покачнуться в седле, когда конь, оступаясь и оскальзываясь, преодолевал крутые, отвесные, внезапно появлявшиеся на дороге спуски, и окутывал ее своим плащом, уберегая от холодного горного воздуха. Едва заря заалела в небесах, как отряд неожиданно остановился у квадратной каменной башни, по-видимому некогда бывшей частью разрушенного здания, и здесь несколько воинов спешились и постучались в арочную дверь. Тотчас же отворила женщина с лампой в руке, в свете которой выделялись ее иссиня-черные волосы, черные глаза и тяжелые золотые серьги.

– Мои указания выполнены? – властным тоном осведомился Агостино. – Готовы ли опочивальни для этих дам?

– Да, синьор, – подобострастно отвечала женщина, – все подготовлено наилучшим образом, насколько это возможно за такое короткое время.

Агостино подошел к принцессе.

– Высокородная госпожа, – произнес он, – вы наверняка цените безопасность выше всего остального; без сомнения, все, что мы можем предложить вам, бедно и убого, однако здесь вы сможете несколько часов отдохнуть, пребывая в совершенной безопасности.

С этими словами он помог ей и Агнессе сойти с коней, а когда спешились Эльза с Моной, они последовали за женщиной с лампой по темному, выложенному камнем коридору, а потом наверх, по грубой каменной лестнице. Наконец она распахнула дверь в комнату с кирпичным полом, где стояли постели, по-видимому поспешно застланные. Никакой иной мебели, кроме кроватей, там не было. Стены были пыльные, сплошь в паутине. Дверь из этой комнаты вела в другую, поменьше, предназначавшуюся для Эльзы и Моны.

Впрочем, путешественницы были столь измучены ночной скачкой, что все принимали с благодарностью: они быстро разоблачились с помощью гостеприимной хозяйки и приготовились ко сну, и менее чем через час все уже спали, пока Агостино отдавал последние распоряжения перед скорым отъездом во Флоренцию.

Глава 30 «Пойдем и мы умрем с ним» [127]