Агни Парфене

Лучи солнца, бережно касаясь старых, поеденных грибком и плесенью стен, не обнажали черных пятен времени — напротив, скрывали их, и стены казались белыми, а — листья, осыпавшие обезглавленную верхушку и позолоченные солнцем, создавали ощущение, что сама природа пытается воссоздать то, что когда-то разрушил человек.

Саша невольно схватился за этюдник — он стоял, пытаясь запомнить эту странную, притягивающую и в то же время пугающую красоту — в его груди рядом с восхищением почему-то рождалось чувство вины — как будто он чем-то был виноват перед этим убитым давным-давно монастырем, именно он, ему было и больно, и в то же время он испытывал непостижимую, странную легкость.

— Господи, — выдохнул Саша, когда художник подошел ближе. — Господи... Разве такая красота возможна там, где столько боли?

Они спустились, и вот уже фрагменты западной стены церкви с сохранившимся на несколько рядов кирпичной кладки порталом, остатки юго-западного и юго-восточного столбов церкви, хорошо сохранившийся первоначальный плитяной пол... Сквозь плиты пробивалась трава, остатки стен в некоторых местах поросли мхом.

Казалось, что тут никогда ничего не было — только ветер...

...А в старых храмах стены голы;

Там много места для икон,

И ветхие метут подолы полы.

И дует из окон, —

почему-то вспомнил художник прочитанное где-то давным-давно стихотворение Е. Каревой. Тут стен почти не было, ветер дул свободно.

Саша наклонился, и пряди волос упали ему на лицо под ветром, который стал теперь холодным. Он убрал их ладонью, пытаясь рассмотреть, что написано на стене — там, где не сохранилось и малой частицы старинных фресок.

На стене было выбито:

рбсЬдпуз

Он невольно замер, оглянулся, боясь спросить, что это означает, боясь показаться глупым.

— Я не знаю, — ответил художник, едва заметно улыбнувшись. Ему было уже не стыдно расписываться в собственном незнании. — Кажется, это греческий. Не думаю, что тут писали бы на другом языке...

Он прошел дальше — вглубь, Саша шел за ним, сердце его выстукивало: «Тайна — страх — страх — тайна». И все-таки он испытывал восторг — он никогда еще не бывал в таких необычных местах, где кажется, что стены живые, и кто-то смотрит на тебя, следит за тобой или... ждет, когда ты оглянешься?

Он и в самом деле испытывал непреодолимое желание оглянуться — но боялся, что в самом деле мелькнет тень, и он испугается...

Художник зачем-то его еще больше решил напугать, начал рассказывать историю — как был тут раньше монастырь, а потом борцы с «опиумом для народа» добрались в тысяча девятьсот двадцать девятом году до него, заставили монахов покинуть монастырь. Те разъехались кто куда, оставив после себя обитель, кладбище, большой яблоневый сад да пару прудов. А тех, кто остался — расстреляли... Пытались монастырь сжечь — огонь не взял: пошел дождь и шел почти неделю, поэтому решили обитель пока не трогать. В Великую Отечественную монастырь не пострадал, хотя всю землю вокруг него изрыло окопами и воронками от авиабомб. Кто в 1941 году утюжил этот участок земли — гитлеровцы или красноармейцы, — неизвестно. Война пощадила обитель. Но не пощадили ее после Победы наши саперы, прибывшие подрывать монастырь. В хозяйстве потребовался кирпич, вот и решили воспользоваться монастырскими стенами.

Взрывотехники многократно закладывали тротил. Гремели взрывы, но стены обители упорно не хотели «складываться» — только отлетело несколько кирпичных глыб. В течение целого месяца саперы пытались разрушить монастырь, но все попытки приносили минимальный успех при максимуме расхода тротила. Военные плюнули и уехали.

Местные механизаторы решили отколовшиеся фрагменты стен разорвать на части тракторами — не вышло. Тогда дробить глыбы на кирпичи наняли цыган. Те согласились, но вскоре пожалели — двоих придавило. Раненые в ужасных муках умирали на глазах у соплеменников несколько часов. Погибших похоронили прямо в лесу. Табор в страхе снялся и исчез из села, посчитав гибель цыган карой свыше. Подходить близко к монастырю с тех пор цыгане боялись.

Впрочем, Саша слушал рассказ художника внимательно, мерный голос успокаивал, и какие-то знакомые, простые слова, и нарочито газетный стиль изложения — точно стирали сейчас все таинственное и загадочное, что ждало его там, за спиной, в самой глубине — ждало, когда он оглянется наконец.

— Откуда вы все это знаете? — спросил он. В тишине голос прозвучал как-то гулко, отозвался эхом — «знаете... знаете... знаете...».

— Тут неподалеку живет один отшельник-нелюдим, — рассмеялся художник. — Я у него ночую. Да ты сам с ним познакомишься, если сегодня задержимся... Он со странностями, конечно, но ничего мужик, славный и добросердечный... Может, еще тебе баек расскажет. А сейчас — надо и поработать, а то солнце уйдет... Пойдем?

Они пошли к выходу, но на прощание Саша все-таки оглянулся, решительно, собравшись с силами.