Агния Барто

сообщает герой. И мы понимаем: есть еще один (быть может, самый важный) опыт — опыт переживаний, чувств. Опыт, который обеспечивает нравственный рост человека.

Вместе с тем автор словно опасается, что переносный смысл слова «расту» может поглотить изначальный, и тогда стихотворение превратится в назидательную аллегорию, толкующую о пользе чтения, подметания полов или старательной учебы на пятерку. Вот почему после слов о книжке резким поворотом темы Барто возвращает читателя к основному значению слова: «Стоим мы с папой на мосту, он не растет, а я расту» — и лишь затем говорит об отметке. Легкий, без каких-либо усилий со стороны героя, рост «на мосту» вызывает улыбку контрастным противопоставлением «статичному» папе.

В свою очередь, эта часть стихотворения резко контрастирует с последующей, передающей трудность духовного роста, преодоление героем готового прорваться плача. Но дабы не заслужить упрек в морализации, поэт сохраняет в заключительной строфе лишь прямое, изначальное значение слова «расту». Притом оно явно гиперболизировано юным героем, что дает юмористический эффект. «Расту и в дождик, и в мороз, уже я маму перерос!» — факт, не столько действительный, сколько желаемый. Правда, желаемый не одним мальчиком, но и родителями. Ведь это от них слышит герой ободряюще-восхищенное: «И маму перерос». Так с улыбкой, которую отлично уловил в своем рисунке к стихотворению В. Горяев (сын стоит на цыпочках на табуретке, тщетно пытаясь дотянуться до маминой макушки), в стихи входит мечта. Ибо смысл роста — догнать и даже в чем-то перерасти родителей не только в высоту, но и в духовно-нравственном отношении.

Планы — прямой, внешний и иносказательный, углубленный — меняются в стихотворении местами, наслаиваются, взаимопроникают, выражая диалектическую сложность, изменчивость самого процесса роста. Но буквальный смысл глагола «расти» при этом остается доминирующим, держит стихотворение в рамках детской психологии, детского мироощущения.

«Я расту» — это же мог бы сказать о себе и автор книжки как о поэте. Агния Барто продолжает генеральную линию советской детской поэзии — линию открытия ребенку мира и его самого, последовательного разграничения того, что такое хорошо и что такое плохо. Однако стихи А. Барто начала 70-х годов продолжают эту традицию уже в ином качестве. Они отвечают современному уровню читателя и всего уклада нашей жизни. Принципиальность социальных и психологических разграничений остается. Но исчезает их плакатность, та локализация черного и белого, которая сегодняшним ребенком воспринимается как условность.

Поэзия Агнии Барто, творчески воспринявшей уроки Маяковского, Чуковского и Маршака, сама давно и заслуженно сделалась школой воспитания поэтических поколений. Книга «За цветами в зимний лес» стала новым этапом «школы Барто», самой сутью своей отрицающей как унылое сочинительство на важные темы, так и злоупотребление виртуозным изготовлением поэтических пустячков и безделушек. Книга «За цветами в зимний лес» еще раз с особенной убедительностью подтвердила, что мастерство Агнии Барто всегда исполнено большого смысла — гражданского, нравственного, духовного. А ведь именно в этом и состоит смысл мастерства.

БОЛЬШОЙ МИР ДЕТСКОГО ПОЭТА

Поэтическое творчество Агнии Барто — важная и необходимая часть нашей духовной культуры. Оно принадлежит к выдающимся достижениям не только русской, но мировой социалистической литературы для детей. На протяжении полувека каждая книга поэта — это новая завоеванная вершина, победа таланта и мастерства, гражданственности жизненной позиции и человечности идеалов.

В альпинизме за каждой покоренной вершиной встает не один лишь подвиг восхождения, а и вся предшествующая жизнь восходителя, колоссальный подготовительный труд. Нечто похожее заключено и в литературе — в новаторстве ее вечного поиска, в неутолимом стремлении художника к решению все более трудных и ответственных задач. Хотя самые крутые и сложные свои восхождения художник совершает обычно дома, за рабочим столом.

У Агнии Барто два таких стола. Один — в ее небольшой комнате в московском Лаврушинском переулке, с окном, выходящим в каменный колодец двора. Другой — в мансарде дачи, в лесном поселке Перхушково, неподалеку от Москвы. Дачный стол как бы подсобный. Он и не письменный в строгом смысле, без тумб, без ящиков — просто столик, на котором располагается обычно привозимая из Москвы рукопись очередной книги, записываются и переписываются бесконечные варианты стихотворных строк, прозаических страниц, глав. А московский стол всегда завален своими и чужими рукописями, гранками печатающихся книг и статей, письмами...

Писем особенно много. Ежедневно на столе возникает горка свежей почты. Пишут ребята и взрослые. По-русски, по-немецки, по-английски, по-болгарски... Редко на конверте обозначен точный адрес. Чаще письма пересылаются из Союза писателей, из различных редакций. Бывает, пишут и так: «Москва. Барто». Но это лишь малый ручеек огромного потока.