Агнцы Божьи

– Ух ты! – изнывая от водных процедур старца, хрипел надрывно Силантий. – Мочи нет, Прокопий Силыч, пощади! Дай чуток в предбаннике посидеть, чтоб дух перевести.

– Терпи, ты всё выдюжишь, – отвечал старец с ухмылкой. – Я тебя всегда перед банькой укрепляющими настойками потчую. Все внутренности твои хворые новую силу обретают и не пужайся, не дадут сбою!

Подышать и испить травяного настоя в предбаннике Прокопий Силыч всё же дозволял, когда делал пятиминутную передышку самому себе. Силантий выходил в предбанник, обессиленно падал на скамейку, пил настойку и…

– Айда, заползай! – тут же загонял его обратно старец. – Ты что, рассиживаться в предбаннике сюда явился или мощи лечить? А ну, сигай в купель, покуда водица лечебная не остыла! Ежели остынет, в котёл кипящий трав целебных набросаю и тебя в него отпариваться посажу.

Силантий ещё с детства любил мыться в бане. Несколько часов он проводил на полке рядом с пылающей жаром печью, а потом его расслабленное тело отец хлестал берёзовым веником. После этой процедуры создавалось впечатление, будто все мышцы отошли от костей. После омовения с приговорами и стакана травяного настоя он чувствовал себя просто превосходно.

Баня скопцов изнутри выглядела несколько иначе. Точнее, в ней присутствовали все те же самые аксессуары, что и в обычной русской бане, только была добавлена большая кадка, которую старец называл ласково купелью. Перед процедурой исцеления скопцы покрывали полы в бане свежей душистой травой, наполняли кадку горячей водой из котла, в которую старец бросал кучки только ему известных трав. А когда они настаивались в горячей воде, он загонял в кадку Силантия, и тот сидел в ней по горло, пока старец не повелевал ему выбираться.

– Ну что? Как ты? – после заключительной ванны воспрошал Прокопий Силыч, сдирая с него отходящие куски корки панцыря. – Облегчение ощущаешь, голубок?

– Ощущаю, ещё как ощущаю, – бодро отзывался Силантий. – Как будто тяжесть непомерная с меня сходит. А внутренности совсем успокоились, будто и не мучили меня вовсе.

– Излечу я тебя, как новенький будешь, – пообещал старец, смазывая распаренное тело Силантия. – С тела уже скоро корку отпарим и снимем, а вот лицо… Твоё мурло краше уже не станет, веки, губы и нос не нарастишь уже. А вот корку и с лица снимем, это тоже я тебе обещаю.

– Ничего, привык я уже к лику своему безобразному, – вздохнул Силантий. – Бинтами, марлей занавешивать мурло буду, из избы выходя.

– Да и ходить-то тебе куда? – хмыкнул старец, продолжая смазывать его тело. – Что тебе надо, всё принесут, поднесут и в рот положат.

– Да нет, в Самаре у меня ещё дела кое-какие остались, – снова вздохнул Силантий. – Вот решу их и с вами останусь.

– Дела-дела, всех дел не переделаешь, – с сомнением покачал головой Прокопий Силыч. – Мы помрём, а дела останутся.

– Нет, эти дела я не могу не завершить, – хмыкнул Силантий. – Они не только меня касаемы, но и людей других.

– Может быть, подсобить тебе как-то? – предложил старец. – Тебе ведь без меня никак не обойтись.

– Ты что, приколдовал меня к себе, Прокопий Силыч? – ухмыльнулся Силантий. – Иначе как понимать слова твои?

– А вот так и понимай, как слышишь, – вздохнул старец. – Это не я, а судьбина твоя тебя ко мне приколдовала. Ты теперь не можешь никак обходиться без настоек моих. Утро, полдень, вечер ты должен употреблять их, тогда внутренности твои работать будут. И пропускать нельзя, сразу боли вернутся и в дугу тебя согнут.

– То есть я теперь к тебе привязанный, – буркнул Силантий. – Всем привязан – как душой, так и телом. Я тебя правильно понимаю, Прокопий Силыч?

Старец пожал плечами.

– Выбирать тебе, – сказал он. – Хочешь быть отвязанным, пожалуйста, воля твоя, голубок. Осядешь на корабле нашем, жить будешь, покуда я жив. Выберешь путь иной, что ж, и на то твоя воля. Только скончаешься где-нибудь под забором, ибо никому, акромя меня, тебя не спасти.

– Хорошо, раз нет иного выхода, значит, дела свои буду доделывать, у вас проживая, – вздохнул Силантий. – Видать, эдак на роду моём написано.

– Вот и ладненько, – одобрительно улыбнулся Прокопий Силыч. – Я заранее предугадал выбор твой, потому и излечить тебя вознамерился. Ежели бы сомневался, то не взялся бы тебя выхаживать. Я ведь чужих не лечу, только агнцев Божьих, так-то вот, Силантий…

* * *

Консисторский дьяк Василий две недели провёл в одиночной камере. И всё это время он ломал себе голову над тем, за что его арестовали и почему, не задавая вопросов и ничего не объясняя, посадили в острог.

Посадив в камеру, тюремщики словно забыли о его существовании. Скудную, малосъедобную пищу давали раз в день. Жестяную банку с водой приносили и ставили в камеру вместе с едой. Для естественных надобностей имелось поганое ведро, которое стояло в углу, слева от двери.