Агония

Анна танцевала с Ханом, льнула к его сильному телу, ног под собой не чувствовала. Патефон, который принесла Даша, выжимал из себя плаксивое танго, порой взвизгивал непотребно. Однако присутствующие слушали самозабвенно. Семь бед - один ответ, думал каждый. Даже Леха-маленький, которого из туалета перевели в гостиную и пристегнули к креслу, расчувствовался. Ему налили два стакане водки - а что человеку требуется?

Сынок сидел на диване, поджав ноги по-турецки, курил и смотрел на танцующих одобрительно. Он водку не пил, перед ним стоял стакан с мадерой. Сынок изредка пригубливал и снова курил, беспечно улыбаясь поглядывавшей на него Даше. Это он стал вдохновителем и организатором бунта. "Нельзя сдаваться, принимать условия игры: Корней в бараний рог согнет, использует, как последних фраеров, и уберет за ненадобностью. Надо дурачками прикинуться, - Сынок и не заметил, что в своих рассуждениях себя и Хана воспринимал как единое. - Не знаем мы никакого Корнея, слыхом не слыхивали, бежали мы, помогли укрыться люди добрые, спасибо, поклон вам низкий. Понимаем, не приезжие, должники мы перед хозяевами - так отработаем. Только не на вас отработаем, на себя, а должок отдадим монетой. Необходимо свободу завоевать, потому как запертый в нумере - нуль он без палочки".

Даша тоже не пила, проснулась в ней бесстрашная Паненка, покуролесила минуток пяток, да и завяла, съежилась. Меру надобно знать, не девочка. Страх, который она пыталась подавить в себе, сейчас вырвался из потаенных углов, кольнул больно и не уходил больше. Даша сидела в кресле напротив Лехи-маленького, баловалась папиросой, наблюдала за происходящим, все чаще смотрела на дверь: вот-вот откроется. Даша все примечала. Сынок незаметно от водки отказался, сел ближе к двери. Веселье он только изображает, муторно парню. Наверно, решает, сорваться или не рисковать? Сейчас стрельнет в дверь - и с концами. Кто его догонит? Хан и ухом не поведет, Леха браслетиками к креслу пристегнут. Анна не в счет, а я не побегу. Хан непонятно себя ведет, выпил крепко и с Анны глаз не сводит, словно нет для него серьезней дела, как очаровать эту немочку недобитую. Не нервы у него, а неизвестно что. Может, в уголовке лекарство хитрое дают? Выпил капли - ни страха тебе, ни волнения. На какой фарт мальчонка рассчитывает? Даша смотрела на Хана с любопытством. Он танцевал строго, не вихлялся всеми суставами, как у блатных принято, Анну держал крепко, не тискал, вел спокойно и ровно, слегка касаясь ее виска губами. Оценив все это, Даша почувствовала зависть и от зла подумала: что же вас, милиционеров, не учат, как танцевать с нами надо?

Патефон всхлипнул и умолк. Хан чуть склонил голову, подвел Анну к дивану, посадил рядом с Сынком.

- Жизнь одна - живите, голуби, - сказал Леха-маленький грустно, опомнился, сплел матерную тираду и закончил: - Вот освободят меня, я вам устрою танцы.

- Хан, - Сынок улыбнулся, - отстегни ты хорошего человека...

Хан повернулся к Лехе-маленькому, тот приподнялся вместе с креслом и забормотал:

- Не думай даже, мне так сидеть следует. Конечно, не оправдаюсь, но послабление...

Сынок подскочил к нему, влил в рот стакан водки, закупорил огурцом.

- Хан, милый ты человек, - Сынок остановился посредине комнаты, картинно подбоченился, - где же тебя так лихо плясать научили?

- Очень хорошо танцуете, Степан, - Анна покраснела и опустила глаза.

- В танце, как и в жизни, все от женщины зависит, - тихо ответил Хан, и странно было видеть на его бронзовом лице улыбку. - Танцевать меня мама учила, она у нас из благородных была.

- Мама? - Сынок помял губами забытое слово. Давно никто не говорил "мама", коротко рубят: "мать", сильно поддав, бормочут: "матушка".

Простое теплое слово, произнесенное здесь дважды, заставило всех замолчать. Казалось, пропал сивушный запах водки и кисловатый - папирос, пахнуло свежим утром, сеном, молоком и лаской.

Дверь открылась бесшумно. Сынок был так напряжен ожиданием, что первым увидел, как на пороге, прислонившись к косяку, застыл человек в коричневой тужурке с галунами, роста среднего, лет пятидесяти.

- Я твоего имени не называл, - сказал Сынок, поднимаясь.

Леха замычал нечленораздельно, пошел к двери, волоча за собой тяжелое кресло.

- Надеюсь, не помешал, любезные? - не обращая на Сынка внимания, не обращаясь ни к кому конкретно, спросил швейцар. - Развлекаетесь? Это хорошо, человек рожден для веселья, - он вошел бочком, налил себе стопку, выпил.

Анна было глянула с ненавистью, но тут же, опустив голову, выскользнула в коридор. Даша не шелохнулась даже, выпустила струю дыма, разглядывала кончик папиросы. Леха опустился в кресло, тряс жирными щеками, хотел сказать, но у него не получалось. Швейцар, ни на кого не глядя, стоя закусывал. Хан налил себе стопку, выпил, хрупнул огурцом и отошел к окну; мол, меня это вообще не касается.

- Чего всполошились? - швейцар жевал, вытирал лоб ладонью. Отдыхайте, я за документиками зашел, для милиции требуются на прописочку.