Агония

— Вот и хорошо, — с удовлетворенным вздохом протягиваю руку. — Наконец-то мы одни и можем поговорить обо всем спокойно. Пойдем.

Регина смотрит на стол, потом на мою руку, потом мне в лицо. Снова на мою ладонь… и протягивает свою.

Хватаю ее ледяные пальцы. Мы снова идем на кухню.

Там я усаживаю ее за барную стойку, сам сажусь по другую сторону, и мы сидим, как двое безумно влюбленных: держимся за руки и, не отрываясь, смотрим друг другу в глаза. Руки у нее такие же ледяные. Чувствую, как дрожат. Это очень плохо. До хруста сжимаю их. Чтобы унять дрожь.

Нет, это не у нее руки дрожат. Это у меня руки дрожат. Плохо. Надо это исправить. Я так ждал нашего разговора, нашей встречи, а мысли путаются. Вместо них черная бездна. Пустая, ничем не занятая. Может быть, там были какие-то воспоминания, которые теперь стерлись. В последнее время такое происходит со мной очень часто, но я не бездействую и все время ищу, чем занять эту чернильную пустоту.

Выпускаю из рук ее тонкие пальцы. Придется выпить таблетки, хотя давно этого не делал. Не помню, когда пил их последний раз. Полная баночка стоит в шкафчике на верхней полке. Таблеточки для мозга, как называет их мать. Я давно перестал их пить. Мне с ними плохо. Они мне тоже мешают. Я хочу делать только то, что я хочу, а с ними не могу. А сейчас я все могу. Все, что я знаю и умею, наконец соединилось в нечто сверхвеликое и неземное. И пусть только кто-нибудь еще попробует надо мной посмеяться.

Закинув в рот одну пилюлю, запиваю ее водой, но таблетки далеко не убираю. Ставлю на стол рядом с собой: вторую выпью позже.

— Зачем ты меня сюда привез? — тихо спрашивает она.

— Хотел, чтобы нам никто не мешал.

— Не мешал делать что?

Смотрю ей в глаза и догадываюсь, о чем она думает.

Черт возьми, как приятно читать ее мысли!

— Нет-нет, сексом мы займемся позже. Ты сейчас так слаба, я хочу, чтобы ты отдохнула и успокоилась. Пока что мы просто поговорим. Не упрямься. Просто поговорим. Как в старые добрые времена. Помнишь? Ты всегда твердила, что я приятный собеседник и со мной интересно.

— Так и есть. — Смотрит вниз, на свои ладони.

— Реги-и-на, — произношу я, растягивая имя. — Ты тоже как бабочка. Такая же красивая и легкая. И имя у тебя красивое. Благородное. А он зовет тебя… как собаку. Реня. Ну что это? Ей-богу, как собаку.

— Как кошку, — шепчет она. — Он зовет меня как кошку.

— А ты у нас такая вся из себя кошечка? Гуляешь сама по себе?

— Наверное.

Жду, что скажет что-то еще. Мне не нравится, когда она молчит. Но Чарушина снова становится холодной. Смотрит на мой сотовый, лежащий на столе экраном вниз. Время от времени светящийся дисплей бросает блики на глянцевую поверхность: кто-то беспрестанно мне названивает. Наверное, мать. Кто еще?

— Ответь, Владик, иначе мы не сможем поговорить спокойно, — советует она.

Раздраженно вздыхая, беру сотовый. Надо ответить, а то меня и самого напрягают эти бесконечные звонки.

— Владик! — кричит в трубку мать. — Ты почему не отвечаешь? — голос истеричный, натянутый, как струна. Словно вот-вот оборвется. Ненавижу этот голос. Ненавижу свою мать.

— Мне некогда.

— Владик, ты пил лекарства?

— Да! — ору я. — Пил я твои чертовы лекарства! — сбрасываю вызов. Хочу отключить телефон.

— Влад, не кричи на маму. Твоя мама тебя очень любит. Она переживает, — говорит Регина.

Ладно. Перезвоню матери позже.

Кладу телефон на стол и возвращаюсь к разговору:

— Женщина не может быть сама по себе. Женщина не самостоятельна. Женщину можно вылепить от и до. Она всего лишь сосуд, который всегда наполняет мужчина. И даже ты, несмотря на свой ум, обыкновенная дура.

Чарушина неожиданно улыбается. Эта улыбка на ее лице выглядит инородно. Будто приклеенная. Чужая.

— Чему ты улыбаешься?

— Считаю минуты, Рейман. Сколько тебе осталось жить.

Я усмехаюсь. Сколько ложной самоуверенности. Вижу же: вот-вот от страха в обморок упадет, но природное самообладание делает ее лицо непроницаемым. Люблю уравновешенных людей. Но еще больше люблю эту их уравновешенность разрушать. Нет, я не маньяк, я очень люблю людей. Люди такие предсказуемые, такие бездарные и примитивные. Хорошие, милые людишки… Я их люблю.

— Ты меня пугаешь? Я не боюсь.

— Что еще раз доказывает, что ты совсем слетел с катушек. Потому что даже у самого отъявленного негодяя есть чувство самосохранения. У тебя его нет.

— Нет, просто я умнее всех вас вместе взятых. Я всегда на десять шагов впереди вас.

— Докажи.

— Кому?

— Не мне же. Зачем мне что-то доказывать? Я же обыкновенная дура, мое сознание меркнет перед твоим гением.

— Хочешь, чтобы я отпустил тебя и нашел кого-то другого? — смеюсь я. — Тогда ты точно глупа.

— Нет. Докажи тому, кому ты всю жизнь что-то доказываешь.

Злая кровь ударяет в виски, когда я понимаю, о чем она говорит. О ком.

— Доказывать что-то всегда неблагодарное дело. Потому что любая истина многозначна. И не любая правда есть истина. Все можно оспорить, все поправить, на все можно возразить.

— Тогда накажи его, — шепчет она голосом сирены. — За все. Что он тебе сделал.

— Я бы рад. Но есть одна проблема. Он сейчас далеко.