Агония и возрождение романтизма

«Агасфер, как чудовищный спрут, охватил шар земной», – вещал Шмаков в своей громоздкой компиляции. Все же само обилие подобных и уже достаточно обезличенных влияний мешает тому, чтобы с большей определенностью установить конкретные источники «Крысолова». Перед нами скорее коллекция трюизмов, вошедших в настоящую литературу благодаря таланту Александра Грина. Его «Кладовая крысиного короля» в такой же мере перекликается с «Протоколами», как и с книгой Шмакова и смежными сочинениями[451]. Можно указать разве что на тот или иной специфический след.

В качестве готически-детективной «литературы тайн» юдофобские произведения пестрели хтоническими реалиями и, естественно, включали в себя мотив того самого лабиринта, который столь внушительно дан у Грина, заменившего средневековый замок или мифологизированные «подземелья Ватикана» зданием Центрального банка. Совершенно понятно между тем, почему оборотни собираются на свои шабаши именно в банке: ведь в кунсткамере юдофобских мифологем банк и биржа – это исконная цитадель, подлинное отечество бездушных еврейских финансистов, стоящих за спиной масонов, всевозможных заговорщиков, главарей и глашатаев революции.

Кто раскроет чудеса биржевых уток, фокусы игры на повышение и понижение <…>, – вещал А. Шмаков. – Лихорадочная подвижность, неожиданность выходок, ухищрения в сфере лжи и путем шатания из стороны в сторону, страсть к немедленным результатам, будто дело всей жизни сводится к тому, чтобы ограбить и сейчас же бежать, – все это так и сыплется из замыслов кагала, как из рога изобилия. Ненависть и корысть, маниакальное шарлатанство, необузданность самомнения, стремление провести и одурачить, – таковы инстинкты и «забавы», которые наблюдаются здесь – на сцене и за кулисами, действуя с невероятным напряжением и с тем могуществом, которое накоплялось веками… Какова внезапность в изобретении обманов? Как бесподобно лукавство в расстановке сетей? И каково уменье притворяться, скрывая когти под чарующей мягкостью компромиссов и обольстительной дружбы?![452]

Крысы у Грина тоже ведь «действуют, как люди», «как их полный, хотя и ненастоящий образ», – «и ты будешь говорить с ними, не зная, кто это»; «они крадут и убивают», «обманывая блеском своих одежд и мягкостью речи». Расистская пропаганда беспрестанно сопрягала евреев со всевозможными вредоносными созданиями: микробами, солитерами, пиявками, спрутами и т. д. В антисемитский бестиарий, например у нововременского публициста А. А. Столыпина, входили, конечно, и крысы. Шмаков почтительно ссылается, среди прочего, на «Еврейский вопрос» влиятельного социалиста Евгения (Ойгена) Дюринга, где тот рассуждает о всемирном владычестве, которое завоевал «король крыс еврейской печати, с миллионами своих хвостов»; а из Дрюмона приводит цитату о еврейских биржевиках как о хтонических монстрах, терзающих Францию:

Тысячи хищных тварей кидаются на нее со всех сторон и своею гнусную алхимией спешат ее кровь и слезы превратить в золото. Научите меня, ради Бога, из каких вертепов, каких банков, каких острогов, каких <…> гетто сбегаются эти презренные?!.[453]

Весьма характерно, что от того же метафорического показа евреев как крыс, пожирающих достояние всех народов, будет отталкиваться и пропагандистский нацистский фильм 1940 года «Der ewige Jude» – «Вечный Жид» (его демонстрировали зондеркомандам перед началом истребительных «акций»). Словом, Грин как бы закодировал расхожую метафору, создав готический эффект с оглядкой на немецких романтиков, Эдгара По и уэллсовский «Остров доктора Моро», а равно обезопасив свой текст от цензуры. Но его подлинные истоки безошибочно различимы.