Агония и возрождение романтизма

Когда гриновский Эртрус говорит, что крысам «благоприятствуют мор, голод, война, наводнение и нашествие», мы снова распознаём здесь обычные мистические инсинуации, почерпнутые, например, у Шмакова: «С жгучим нетерпением поджидают сыны Иуды кровавых войн, разгрома целых местностей и разрушения государств!..»[454] А в «Протоколах» еврейский главарь несколько косноязычно наставляет своих адептов: «Мы должны создать брожения, пререкания, раздоры и вражду»; «надо неотступно мутить народные отношения между собой и по отношению к их начальству , чтобы переутомить всех их разладом, враждою, борьбою, ненавистью и др., голодом, привитыми заразными болезнями [так и у Грина крысы способны «причинять неизлечимую болезнь»], чтобы гои сдались нашему денежному монопольному владычеству, не видя иного исхода»[455].

Еврейские либо смежно-масонские толковища с их мрачным либо, напротив, помпезным колоритом были непременной чертой погромной словесности – сходные сцены на каждом шагу встречаются, например, в романе Шабельской «Сатанисты XX века»: главы «В масонской ложе», «Заговор великого международного санхедрина», «Красные маски», «Заседание всемирных заговорщиков» и пр. Стандартной чертой подобной литературы (у Булгарина[456], Гедше, Осман-бея, Эфрона-Литвина и др.) было также проникновение – преднамеренное или случайное, как у Грина, – свидетеля на это сборище[457]. Потрясенный услышанным, он спешит поведать арийцам страшную истину, чтобы спасти их от гибели, – и, разумеется, навлекает на себя козни мстительных врагов. Описанное у Грина соединение вульгарной роскоши, торжествующего цинизма, бесчестных сделок и разврата («камелии») во время разгула в центральном зале банка – часть того же универсального комплекта. Сюда примыкают реплики об убийствах и прочих преступлениях: согласно антисемитскому шаблону, они так же свойственны еврейству, как пропаганда «полового инстинкта» и проституция, о которой напоминает эпизод с псевдогероиней, бесстыдно навязывающей себя герою.

Даже похабная кафешантанная музыка, аранжирующая крысиное ликование, идеально вписывается в этот набор. В юдофобской эстетике, ориентированной на Р. Вагнера, кафешантанную музыку (во вкусе «раввина Оффенбаха») считали типично еврейской профанацией арийской культуры[458]. Но расистская словесность освоила и метафору биржевых махинаций как некоего многосложного концерта. В «Крысолове» «жаргон тюрьмы» и специфически «оживленное многословие нервно озирающейся души смешивалось с звуками иного оркестра, которому первый подавал тоненькие игривые реплики». Отвергая, в согласии с Вагнером, представления о сколь-нибудь подлинной музыкальности еврея, Шмаков саркастически замечает: «Между биржею и музыкою нет ничего общего, если не считать, разумеется, что и для верной игры на бирже необходим тонкий слух». При этом «эволюция плутовства» у евреев

слагается из тысячи стратагем, которые, будучи применены к обстоятельствам, сочетаются взаимно и в своем разнообразии координируются по началам биржевого генерала-баса. У эволюции этого рода есть собственные слова, специальные восклицания и нарочитые особенности[459].