Агония и возрождение романтизма

В Советском Союзе стихийное германофильство, неимоверно катализированное коммунистическим террором, станет, как известно, одним из ощутимых факторов, способствовавших массовому пораженчеству 1941 года. Применительно к «Крысолову» не мешает напомнить, что к числу коллаборантов принадлежала и вдова писателя Нина Николаевна Грин, встретившая нацистское нашествие в Крыму. Она деятельно сотрудничала в подконтрольной печати, а затем, спасаясь от советских войск, ушла с немцами в Германию. После войны ее приговорили к десяти годам лагерей. Она отбыла срок почти полностью, а освободившись, всю оставшуюся жизнь тщетно добивалась реабилитации, в которой ей было решительно отказано – даже в период «оттепели»[470].

Все сказанное, конечно же, никак не умаляет поэтические достоинства исследуемого рассказа. По необходимости камуфлируя его одиозную направленность, автор переключил внимание на готико-хтоническую и романтическую компоненту сюжета. Но тем самым он мощно активизировал наиболее темный и косно-архаический пласт своего прототекста, сгустившийся под покровом глупейшей антисемитской фантазии. «Протоколы сионских мудрецов» стали тем удобрением, на котором вырос один из литературных шедевров минувшего столетия. В данном случае классическую ахматовскую метафору вполне можно подключить и к гриновской прозе: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Теперь мы это знаем.

2019

Извлечения

Аббревиатура призрака

Когда гимназисту Александру Блоку было семнадцать лет, он страстно влюбился в замужнюю женщину Ксению Михайловну Садовскую. Их бурный роман прекратился через два с небольшим года по инициативе самого поэта, отдавшего предпочтение Л. Д. Менделеевой, но память о первой любви оказала влияние на всю его жизнь. Л. В. Жаравина в комментарии к опубликованным ею письмам Блока к Садовской приводит фразу его тетки Марии Бекетовой, которая утверждала, что «К. М. С. была первым источником его поэзии» и прообразом Прекрасной Дамы. По предположению Жаравиной, у раннего Блока сложился «своеобразный „цикл К. М. С.“», оставивший след и в его более позднем творчестве. «Видимо, в марте 1910 г., – говорит исследовательница, – до Блока дошли ложные сведения о смерти Садовской» – и тогда он отозвался на них горестным стихотворением «Все, что память сберечь нам старается…»[471]. Эта история давно стала общим местом блоковедения, как и ее посмертный эпилог. Связан он был со второй строфой того же текста:

Жизнь давно сожжена и рассказана,
Только первая снится любовь,
Как бесценный ларец, перевязана
Накрест лентою, алой, как кровь.

Напомним, что спустя много лет, в 1925 году, после кончины Садовской – нищей и уже душевнобольной женщины, ее врач, почитатель Блока, обнаружил в скарбе покойной связку его писем, накрест перевязанную алой лентой.

К этому действительно поразительному финалу нам остается только присоединить третью, последнюю строфу процитированного стихотворения:

И когда в тишине моей горницы
Под лампадой томлюсь от обид,
Синий призрак умершей любовницы
Над к

адилом мечтаний сквозит.

В заключительной строке, в трех ее начальных буквах Блок закодировал инициалы своей возлюбленной: К. М. С. – то есть Ксения Михайловна Садовская.

Можно, конечно, спорить об осознанности либо спонтанной непроизвольности таких шифров – но, как мне кажется, эти дебаты беспредметны. Та скрытая сила, которая управляет движением текста, всегда разумна и умышленна, даже если она не дает самому автору отчета в своих действиях и даже если ее предметом становится столь иррациональное чувство, как любовная ностальгия.

Голос Ротшильда

Герой чеховского рассказа «Скрипка Ротшильда», гробовщик и скрипач-любитель Яков, перед смертью импровизирует томительную, бесконечно грустную мелодию. Она до слез трогает случайно услышавшего ее еврея-флейтиста по кличке Ротшильд, которого тот раньше оскорблял и преследовал. Просветленный и раскаявшийся гробовщик завещает ему свою скрипку, и теперь тот играет на ней вместо флейты: