Агония

Сынок ел сосредоточенно, с последнего бутерброда колбасу и сыр забрал, хлеб на стол бросил. Хан кусок положил в плетенку, сказал укоризненно:

– Хлеб бросать грех.

– Так ведь и воровать, и врать, и чужую жену соблазнять – все грех.

– Они не венчанные. – Хан спохватился и добавил: – И не виноват я, с чего взял?

– Ты бы в цирке, Степан, не сгодился. Души в тебе нет, холодный. – Сынок откинулся в кресле, закинул ногу на ногу, цыкнул зубом. – Поздно ты, Степа, вскинулся, врешь, просто отвратительно слушать.

– С чего взял?

– Остынь, – Сынок махнул рукой пренебрежительно. – Представь… – Он выдержал театральную паузу. – Человек узнает, что его любимая раскрасавица испарилась, сбегла, так сказать, в неизвестном направлении. Чего такой человек делает? Он руками размахивает, говорит не поймешь какие слова. Когда очухается, заявляет решительно: мол, все вы, люди, врете, я, как никто, ту распрекрасную душу знаю! Она сорваться, мне не шепнув, не способная! И бежит трусцой проверять, где же действительно дорогая душа. Убедившись, что люди ему по ошибке правду сказали, человек часами топчется у дверей, ждет, когда душа появится либо на крайний случай аппетит возвратится. Ты, Степа, человек некультурный, книжек не читал, в цирк не ходил, одно думаешь – как чего украсть, нарушить сто шестьдесят вторую статью уголовного кодекса ресефесеэр.

– Ты-то артист, известное дело. Как ты того щелкопера в бильярдной отделал? Цирк! У факира своего научился? – Хан пытался Сынка с разговора сбить, на другое отвлечь.

Сынок, склонив набок белокурую голову, улыбался, рассматривал приятеля с удовольствием.

– Ты, Степа, фраер чистейшей воды, как слеза. И хитрости твои прямые и коротенькие до ужаса. Меня в кошмарный пот бросает от одной мысли, чего тебя в нашей распрекрасной жизни ждет. Отповедь закончил, перехожу к делу. Ты врешь, Степа, как сивый мерин. Не пойму только, за что так обижают несчастное животное.

Сынок поднялся, принес из спальни коробку папирос, взглянул на Хана и, убедившись, что тот успокоился и расслабился, спросил:

– Зачем тебе нужен уход Анны? Зачем, Степа? – Он сел на подлокотник его кресла, заглянул в глаза.

Хан двинул плечом, пытаясь Сынка сбросить, тот вовремя отскочил, вернулся на диван. Хан почувствовал, что взглядом выдал себя, разозлился по-настоящему. Он уступал Сынку в реакции и уж, конечно, в словоблудии, но превосходил в силе – аргумент в отношениях между мужчинами не последний.

– Слушай, парень, – начал Хан неторопливо. – Я не знаю, почему вокруг Анны вы хоровод водите. И знать не хочу. Мне своих дел, – он повел пальцем по горлу, – чужого не надобно. Ты меня на характер не бери и не замазывай. Я Аннушке лишнего не говорил и не знаю такого, чтобы она ушла. Да и ни к чему мне ее уход, обидно даже. Уяснил, Сынок? – Хан уставился на Сынка и молчал, пока тот не пробормотал, усмехаясь:

– Уяснил, уяснил…

– Теперь другое, – Хан не сводил с Сынка черных глаз. – Я бы молчал, да ты сам никчемный разговор начал. Когда я в номер вернулся, ты не спал. Когда ты вышел, минут пятнадцать тебя не было, я не спал. Так куда ты ходил, Сынок? С кем беседу имел? И чего ты теперь плетешь вокруг Анны?

У Сынка от возмущения дух перехватило, он вскочил, но Хан поднялся раньше, схватил железной рукой за плечо. Сынок удивительно легко выскользнул, упал на диван и ногой махнул с такой быстротой, что у Хана волосы от ветра на голове вздыбились.

– Мог и пониже взять, не стоит нам силой мериться, – быстро сказал Сынок. – Остынь, считай: не было об Анне говорено…

Неожиданно Сынок повеселел, взглянул на сидевшего напротив Хана с симпатией и сказал:

– Не было разговора, и ты, парень, никакого отношения к исчезновению Анны не имеешь. Лады?.. – договорить не успел, как скучно ему стало.

– Честно сказать, и я в отношении Анны на тебя и не думаю, – ответил Хан.

– Спасибо, себя ты обмануть не можешь.

– Я-то здесь тоже сбоку, – упрямо возразил Хан. – Сынок, пойдем прогуляемся, – он встал.

– Куда пойдем? Корней просил не высовываться, – ответил Сынок. – Зачем же человеку за добро пакостить? Если уходить, так совсем. Тут я согласен, давай узнаем, сколько должны, и свалим. Деньги потом пришлем. – Голубые глаза его смеялись. Сынок ответ знал.

– Я работу обязан закончить, – ответил Хан. – Обещал.

– Тогда не болтай попусту.

Корней весь разговор слышал, злился, места себе не находил. Он, считавший себя человеком умным, попался как последний пижон – Анна ушла. Нельзя в его положении жить, рассчитывая на женское благоразумие. Гостиницу необходимо срочно ликвидировать. Главное, что он сам же потакал ухаживаниям милиционера, даже Анне шепнул, мол, приласкай парня, он мне нужен. Баба и есть баба, у нее вместо мозгов в голову неизвестно что напихано. Мент эдаким простачком выглядит, а сообразил, куда ударить, и мгновенно к немочке отмычку подобрал. «Уважает меня Мелентьев, – неожиданно подумал Корней, – парня подходящего выбрал. А вот с кличкой промахнулся, нет чтобы расхожую дать, выдумал – Хан. Непростительно для старого сыщика, обмишулился».