Агония

– Я же на каторге родилась, там сразу пятеро навалилось. – Даша чувствовала, сейчас бросится, не боялась, знала, не одолеть ему. – Не разобрала я первого-то, Корней, – протянула она с тоской, подошла к нему, положила руки ему на плечи, в лицо заглянула. – Я никого не люблю, свободная. Все тебе будет, до капельки.

Он обмяк, и Даша тотчас оттолкнула его, будто мокрую тряпку отбросила, слабенький мужик, обыкновенный, придумали люди – Корень.

– Скушно, тоска заела. – Даша прошлась по номеру. – Что за жизнь у нас? Четыре стенки да окна с решетками. Я с мальчиками гуляла по самому краешку, свою жизнь на день вперед не загадывала. Но я гуляла! – Даша растянула последнее слово.

– Это не жизнь, Паненка…

– Это жизнь? – Даша застучала по стене. – Жизнь? Я вчера по улице шла, люди вокруг спешат куда-то, смеются, ругаются. Две девчонки, мои годки, пончики в сахаре купили, глаза от счастья в пол-лица… – Она говорила лишнее, чтобы скрыть ошибку, длинно выругалась, привычные недавно слова сейчас оказались шершавыми, царапались.

Корней глаза прикрыл, кивнул согласно и сказал:

– Может, ты и права, Даша, – и то, что назвал он девушку по имени, прозвучало предупреждением. – Мое время прошло, ты же еще нашей волей не отравленная. Жизнь-то сейчас новая, интересная, в ней можно место для себя найти красивое.

«Лишнего наплела, веру ко мне потерял Корней, – поняла Даша. – Назад его теперь трудно повернуть».

– Ты, Корней, умный, – она вновь подошла к нему вплотную. – Отпустишь?

Корней чувствовал на щеке ее жаркое дыхание, видел глаза прозрачные, зябко ему стало от мысли, что девчонка качнулась, завязать с блатной жизнью подумывает. Кто задумался, тому веры нет. А не сам ли он ее толкнул? Он толкнул, она и закачалась. Значит, стояла не твердо, он прав, что проверочку эту устроил. Плевать он хотел на воровское товарищество, только если девчонка отшатнется, в новой жизни Корней ей ни к чему. Не отдам, ты моя будешь, решил он и сказал:

– Ты свободна, Даша. Тебя никто не держит… – и замолчал, увидев перед носом кукиш, Паненка в лицо рассмеялась.

Сначала Даша хотела остановить его ударом, остереглась. Нельзя дать ему договорить, нутром чувствовала. Не отпустит Корней, словами повяжет, и кончится скверно: уйти не даст, а веру потеряет.

Корней, чтобы лица не потерять, руку ее поцеловал, тоже рассмеялся коротко.

– Ты верно рассудила. Корней с Паненкой на дела не ходил, в тюрьме не сидит. А мальчики, которые сейчас там, и дружки их, которые здесь, тебя могут не понять.

Но этот выстрел был уже мимо. Даша разбрасывала серебро смеха, не слушала, шагнула к двери.

– Воровка никогда не будет прачкой! Запомни, Корней! Никогда!

По комнате ползал страх. Он был черный, с мягкими мохнатыми паучьими лапами. О своем появлении он объявил, хлопнув форточкой, притих, прислушиваясь, шевельнул занавеской, заскрипел половицами, забавляясь, зацокал по булыжной мостовой лошадиными подковами. На мгновение страх исчез, тут же отразился в трюмо и начал растекаться по спальне, обволакивая лежащих неподвижно людей.

– Он хочет, чтобы ты меня убил, – сказал сотрудник уголовного розыска так медленно и неловко, словно учился говорить на чужом языке.

Вор вытер ладонью влажное лицо и не ответил.

– Да, чего темнить, я агент уголовного розыска, ты мне был нужен для прикрытия. Кто знал, что так случится?

Вор сел, повернувшись к агенту спиной, и сказал:

– Ты дурак, за стеной слышно…

– Я дурак, – согласился агент, – там никого нет, я проверил. Корней в нас запутался, хочет кровью одного связать другого.

– Мент, а мент? – плаксиво спросил вор. – Скажи, зачем ты полез сюда? Ну зачем, ты что, дефективный? – Он встал, вздохнул тяжело. – Давай уносить отсюда ноги. Только ты в свою комсомолию пойдешь, геройские байки будешь рассказывать. А куда денусь я? Меня люди где хочешь найдут: что хату паханов спалил – не простят, что тебя отпустил – не простят вдвойне. А жизнь только одна, другой не выдают, даже при вашей власти.

Страх пропал, наружу вырвались отчаяние и злость на себя, на свою жизнь, в которой все не так, и казалось, что виноват во всем человек, лежавший на соседней кровати, обезоруживший своими признаниями и даже не подозревавший, в какое отчаянное положение попал он – вор в законе.

– Значит, за паек на людей охотишься? Слова им говоришь, втираешься в доверие, потом одних к стенке, других – в тюрьму! И не снятся тебе ребята? Меня, зарезанного, не будешь видеть? Как тебе-то башку до сего дня не оторвали?

– Ишь, вспомнил, что у меня башка тоже одна, – усмехнулся агент. – Или полагаешь, нам по две выдают? Не актерничай, ложись, думать будем.

– Чего думать? – Вор выхватил из-под подушки нож и воткнул его в подоконник. – Не могу я тебя убить. Пошли! Только ты меня не агитируй! – Он неожиданно взвизгнул. – Не купишь, а за паек не продаюсь!