Агония

– Во-первых, вы моя работа, – оборвал Костя Воронцов, – исправный мужик дело свое должен досконально изучить, – он покраснел, так как последнюю фразу нахально позаимствовал у Мелентьева. – Во-вторых, не всех… Вот тебя не знаю… Тебя… – Костя указывал пальцем.

Уголовники переговаривались, обсуждая происшедшее, в основном смелость Воронка и подлость Корнея. О двух трупах почему-то никто не вспоминал, а о том, что Костю с Дашей не зарезали по случайности, просто в памяти ни у кого не осталось.

Костя ударил кулаком по столу и встал.

– Мне с вами ля-ля разводить некогда! Сходку вашу объявляю у меня в Москве последней! Блатное ваше объединение вне закона…

– Как при царе-батюшке, больше трех не собирайся? – спросил Емельян, усмехаясь.

– Я пока о тебе забыл, Акимов, не гневи…

– Я не забыла! – Даша вскочила, ее звонкий голос заставил замолчать всех. – Запомнила вас… ребятишки.

Костя положил ей на плечо руку, Даша шарахнулась в сторону, глядела бешено.

– Посчитаемся! – хлопнула дверь, скрипнуло за порогом и стихло.

– Корнея поймаю, теперь на нем кровь, – воспользовавшись тишиной, сказал Костя. – Он убил Дмитрия Степановича на ваших глазах. И вы… – Костя проглотил несколько слов, – расскажете об этом на следствии ясно и четко. Покойный ваш Сипатый дрянной человечишка был, но о Корнее говорил правду. Тот лишь чужими руками, вашими, к себе загребал.

– А парень твой, Воронок?

– Коля Сынок где?

Костя Воронцов отвернулся, не ответил.

– Сынка иной человек решил, – тонко откликнулся старик Савелий, прячась за чью-то спину. – Степка Хан.

– Тронулся, старик? – Кабан со скрежетом почесал щеку. – Хан тебя щелчком перешибет.

Савелий захихикал:

– Через часок ни Корнея, ни Хана в златоглавой не сыщешь…

– Вы, граждане, непропитыми остатками мозгов покрутите, может, какая мысля и выкрутится, – сказал Костя. – Грехи за вами невеликие, в суде люди решают. Простить насовсем кое-кого не простят, а явитесь с повинной, учтут. В законе нашем советском об этом факте явки с повинной ясно сказано. Думайте, – он откинул стул, шагнул к двери, остановился. – На секунду прикиньте, зарезали бы вы девчонку и меня! Сны свои каждый в отдельности жевал бы… Совесть там и другое, вам неведомое, тоже оставим. Я вас на самом краешке остановил… Ведь дальше для вас не жизнь была бы, а ужасный кошмар, до могилы и психушки.

– Корней!

– Он довел!

– Нет! Вы сами, друг перед дружкой себя довели, – Костя взял со стола пистолет, сунул в карман.

– Две пушки Ленечка с Одесситом унесли, – подсказал кто-то.

– Карету я сюда пришлю, – Костя взглянул на лежавшего отца Митрия, на его мертво торчащую бороду. – Сукины дети! – Он вздохнул тяжело и повысил голос: – Кузя! Ты где, убивец? Пойдем в тюрьму, завтра адвоката тебе приставим, – Костя Воронцов оглянулся, разыскивая Кузю, которому Сипатый положил в карман деньги, а Корней вложил в руку пистолет.

– Я его только видел вроде. Неужели сбежал, паршивец?

– Кузя, – Емельян шагнул к противоположному концу стола, где сидел Кузя, положив лохматую голову на тарелку. – Нажрался, мальчонка.

Емельян хлопнул его по плечу, и «мальчонка» завалился набок и упал со стула. Уже все понимая, Костя подбежал, нагнулся, на сатиновой грязной рубашке, пропечатывая ребра, расползлось и уже подсыхало черное пятно.

– В сердце…

– Ленечка…

– За Сипатого, – сказал Емельян.

– Да? – Костя побледнел, губы его, обычно пухлые, истончились и стали серыми. – Значит, месть? Воровской закон? А деньги где? Ищи деньги, падла! – он влепил Емельяну пощечину.

Здоровенный мужик от такой пустяковины даже головой не тряхнул, опустился на колени и послушно обыскал труп. Денег, конечно, не было.

– За несколько дареных червонцев… товарища своего… Люди! – Костя Воронцов приподнялся на носки, глянул на всех сверху, по-птичьи склонив голову и бормоча: – Мальчишка на волю вышел третьего дня, – шагнул за порог.

Иван Мелентьев уже второй час толкался у Павелецкого вокзала, с безнадежной тоской поглядывая в черную глотку переулка, которая проглотила Костю и Дашу. Кучер, который их вез, проследил до этого места, а дальше идти поостерегся.

Мелентьев прогуливался вдоль серого массивного здания и поначалу распугивал проституток и блатную шушеру. Вскоре местная публика поняла, что Иваныч, так звали Мелентьева среди блатняжек, явился не по их душу, осмелела и приблизилась.

– Иван Иванович, может, надо чего? – робко спросила тонконогая девчонка, подталкиваемая в спину сутенером. – Мы для вас с превеликим удовольствием…