Агония

Водка, недавно пролитая кровь, оскорбления, стыд и страх друг перед другом превратили людей в стаю гиен, готовых оторвать каждый по куску и не знать, кто убил. Все убили, а все, значит, не я один. Плотное кольцо окружило Дашу и Воронцова. Кабан и Леха-маленький шарахнулись из круга – зарежут по горячке. Перекошенный страхом, злостью на себя, на этих двоих, которые еще живы и из-за них приходится мучиться, один толкал другого, высовывал свой нож, рвался вперед, чтобы никто не подумал, что он испугался, спрятался за чужую спину.

Кольцо сжималось, Костя обнял Дашу, закрыл ее спину ладонями.

– Нет! – Даша вырвалась, подняла голову. – Ну, кто первый?

Действительно, одновременно к жертвам могло приблизиться лишь пятеро-шестеро, остальные оказались сзади. Быть первым никто не хотел, последний шаг не сделали, застыли.

Костя видел лишь глаза и ножи, нападающие почему-то пригнулись, передние чуть ли не встали на четвереньки, и через их головы там, в конце стола, открылся Корней. Привычно склонив бледное лицо, он укладывал пачки денег в портфель, на убийство-казнь не смотрел.

Костя пронзительно свистнул, рассмеялся громко. И настолько этот смех был искренен и неожидан, что преступники подались назад, передние спинами надавили на задних, руки с ножами сплелись, мешали друг другу. Начни Костя Воронцов убеждать либо, того хуже, пригрози возмездием, кинулась бы стая, растерзала.

– Червонцы-то у вашего Корнея, – сказал он весело, – из банка Семена Пулячкина.

Это был известный всем мошенник-кукольник, изготовляющий банковские пачки из двух настоящих червонцев и резаной бумаги.

Все невольно взглянули на Корнея, который, уже чувствуя себя победителем, самую малость расслабился, нападения не ожидал, вздрогнул, не нашел быстрых слов.

– Сам повешусь на стропиле, – Костя указал на балку под потолком, – если хоть одна пачка настоящая. Ай да воровская казна! Деньги обчества! Интересно, где настоящие?

Толпа, да еще смоченная водкой и кровью, хуже балованного ребенка, настроение ее шаткое, непредсказуемое. Ну, казалось, убивать решили, руки занесли, при чем тут червонцы? Но, во-первых, убивать каждый боялся, когда до края дошли, выяснилось, как ни крути, а кто-то ударить должен первым, во-вторых, внимание переключилось и отсрочка выискалась. Ведь рубикон только великий легко переходит.

А Костя Воронцов передыху не давал:

– Корней за дверь, а вы, лопухи, эти «куклы» бумажные делить начинаете! Картина! Эх, одним глазком взглянуть бы! Ребята! – Он растолкал всех, отпихивая ножи, словно картонные, однако порезался и, по-детски посасывая ладошку, подошел к столу. – Вы деньги поделите, а потом я для вашей потехи удавлюсь. Посмешим друг друга вволю, жизнь коротка!

– Истину говорит! – перекрывая гвалт, заявил отец Митрий, стоя в дверях.

Корней, прижимая к груди портфель, попятился, пачка червонцев вывалилась на пол. Ее подхватили, цепкие пальцы рванули обертку, раздался стон, будто все до сей минуты происходящее забавой было, а вот беда пришла.

Бумагу, ровно резанную бумагу сжимали перед своими лицами люди и не могли насмотреться. И ведь деньги те своими никто не считал, о дележе разговор окончился, заберет Корней казну воровскую назад, и баста. Так горе-то в чем? В чем горе, спрашивается? Нет, не было и не будет! И уймись!

Нет, стон перешел в рычание, стая развернулась на Корнея. Он швырнул портфель, спокойно поднял пистолет и тихо, отчетливо сказал:

– По местам, сявки, – не поворачиваясь, шагнул к двери и попал в объятия отца Митрия.

Только Костя Воронцов понял, стараясь успеть, перелетел через стол. Уже в воздухе Костя услышал выстрел, когда опустился на пол, отец Митрий валился на него тяжело и безвольно. Хлопнула задняя дверь, только тогда уголовники опомнились, в вихре замысловатого мата, отпихивая друг друга, они бросились за Корнеем.

– Даша, подмоги, – Костя не мог удержать шестипудовое тело.

Подскочил Емельян, Даша подхватила ноги, уложили в углу на диван, хотя по розовой пене на бороде и усах видели: поздно.

Костя Воронцов кивнул, сказал про себя невнятное, сел за чистый угол стола, подвинул почти нетронутое блюдо с холодцом, налил два бокала квасу и позвал:

– Дарья, садись.

Хлопали двери, бесцельно метались люди, где-то в углу дрались. Руки у Даши дрожали так, что она не могла до рта донести.

– Водки, – хрипло сказала она. – Ну, я тут кого запомнила, посчитаемся.

Костя налил граненую рюмку, графин отставил.

– А сами? – спросил наблюдавший за ними Емельян. Смотрел без лести и подобострастия, с уважением.

– Я же на работе, Акимов, – ответил Костя. – Ты ребят кликни, хватит в горелки играть, разговор имеется. И чего там дерутся без дела уже минуты три, – он аккуратно намазал большой кусок холодца горчицей, – а оба на ногах, будто бабы. Деловые, обсмеешься на вас.

– Вот такие дела, граждане, – сказал Костя, когда вернувшихся снова усадили за стол. – Войско ваше сильно поубавилось, что не свидетельствует о большой смелости. Приезжих, вижу, нет, Чувакина, Смелкова…

– Знает он нас всех…

– Фамилию, имя настоящее…