Агуглу (Тайна африканского леса)

Последний чаще других сидел дома. Мур и Нау почти никогда не возвращались раньше наступления ночи, отягченные дичью и медом. Фои, наоборот, отлучался очень редко и всегда по каким-то таинственным делам. Большую часть времени он проводил в одиночестве на площадке и занимался там всякими замысловатыми работами. Он изготовлял на весь клан оружие, сосуды и домашнюю утварь всякого рода. Его опытные пальцы придавали ту или иную форму кости, кремню, слоновой кости; из обломка обсидиана он умел изготовить нож; иногда он забавлялся тем, что вытачивал тяжелые дубины и украшал их рисунками, — ромбами и штрихами. Словом, Фои был ремесленником клана.

Меня сближало с ним сходство вкусов. Сидя рядом, мы молча наслаждались видом безграничной природы. Его взгляд, подобно моему, любил следить за игрой света и тени на горах. Я любовался его вдумчивыми глазами, полными живости и ума, в которых читалось напряжение темной души, пытающейся мыслить.

Сам того не зная, он был источником одной из самых больших радостей моей жизни.

В этот вечер Сао переменила подстилки и вычистила жилище.

На пыльной земле, на том месте, где я спал, она заметила блестящий предмет, привлекший ее внимание. Желая узнать его назначение, она показала его Фои, который принес его мне на ладони руки. Это было стекло лупы; я хранил его в кармане и как-то затерял; жалкое стекло, выщербленное, поцарапанное, потрескавшееся, но которое тем не менее дало мне возможность совершить чудо.

Солнце кидало последние, еще жаркие лучи. Один из них скользнул по стеклу и заискрился, как уголь. Это было как бы внезапным, взволновавшим меня вдохновением. Пусть только придет мне на помощь другой луч и я обогащу эти горы новой стихией. Я торопливо набрал сухих листьев и обрезал несколько хилых веток. Под влиянием волшебного стекла произошло чудо: одна из веток заискрилась, затрещала, и вспыхнуло пламя, взвившееся в вечерней тьме, как ракета.

Фои при виде огня отпрянул назад.

Рядом с ним Сао испуганно обняла детей. В эту минуту появились Мур и Нау. Они возвращались с охоты и сгибались под тяжестью добычи.

Руки их опустились от испуга; быстрым звериным движением они вытянули головы вперед и вопросительно посмотрели друг на друга. По их наморщенной коже, как по шкуре рассерженного льва, пробегали переливы световых отблесков.

Вечер был тихий и ни единый листок не трепетал под нежной лаской ветерка; дым столбом поднимался прямо к небу.

И вот раздался концерт, который в природе обычно сопровождает закат дня. Серебристое пение древесных лягушек смешалось с трескотней сверчков. Недалеко от нас маленькая лягушка вторила контральтовым голосом их последним нотам. На верхнем карнизе самцы, сидя на корточках, начали свои обычные вопли.

Все это так захватило меня, что сердце мое переполнилось. И перед вновь обретенным очагом, чувствуя в себе первобытную душу далеких праотцов, я заплакал горячими слезами.

VI МУНИ

С недавних пор у меня есть подруга. Ее зовут Адуаде Муни: она, как и я, пленница Агуглу.

Это ребенок, едва достигший шестнадцатилетнего возраста, с лицом теплого оттенка полусжаренного кофе. Тонкие губы улыбаются на ее прекрасном овальном лице с прямым носом, которым отличаются некоторые племена эфиопской расы, происходящие от смешения с древними народностями Египта.

Довольно высокая, с длинными и стройными ногами, Адуаде Муни во время ходьбы высоко держит голову, украшенную густыми волосами, заплетенными в тонкие косички. Маленькое золотое кольцо блестит в носовом хряще у ноздрей; грациозная шея украшена ожерельем из мелких раковинок; и гибкий и безупречный стан стягивает кусок ткани из рафии[6].

Я познакомился с нею благодаря огню, который сделал из меня исключительное существо, возбуждавшее всеобщее любопытство. Каждый вечер я зажигаю огонь, чтобы опалить дичь или сварить клубни растений. Три камня и три небольших глиняных устоя образуют очаг. Пока я священнодействую, со всех сторон нерешительно приближаются группы желающих посмотреть на чудо; но, как только вспыхивает первая искра, все в испуге подаются назад.

Однажды вечером, в последнем ряду зрителей я заметил Муни, вытянувшую свою шаловливую головку.

Муни моя соседка. Пещера ее хозяина вырыта под той, в которой живу я. В час послеобеденного отдыха, когда ее оставляют одну, она приходит ко мне. Естественная лестница из камней и корней соединяет один выступ с другим. Муни не знает головокружения, она карабкается по лестнице с ловкостью обезьяны и ее бронзовое лицо всегда неожиданно появляется над моим карнизом.

— Где ты родилась, Муни? — спросил я ее в первый раз.

— За этими горами, — ответила она, — на берегу большого озера, окруженного лесом.

Ее глаза увлажняются при воспоминании о родном лесе. Но Муни скоро овладевает своей слабостью и гордо прибавляет твердым голосом:

— Там у моих родных большая хижина, а деревня густо населена, как пчелиный улей.

Помолчав, она доканчивает свою фразу, подчеркивая ее гримасой презрения:

— Мои родные не похожи на диких зверей: они не живут в ямах.