Агуня (СИ)

«Неделю?! Неделю чужой мужик в моей избушке! Это же ни читать, ни рисовать. Коту неделю молчать. Нет уж, нет уж, на фиг, на фиг! Езжай домой, князюшка. Угу, "домой", а там лекарь, который небось уже очухался и захочет повязки сменить, рану обработать. Которой нет. Оправдывайся потом, как Акамира лечила», — все эти мысли стремительно пронеслись в голове, когда я взвешивала «за» и «против» открытия временного пансионата по реабилитации недоеденных медведем князей. Аргументы закончились, а чаши и стрелки весов замерли на делении «ничья».

— Нельзя сейчас бояр без присмотра оставлять, — аргументировал Здеслав свое нежелание оставлять князя у меня.

— Вот ты за ними и присмотришь. Меня не будет — враги сторожиться перестанут, а ты примечай. Союзников наших тоже запоминай — они опора в делах.

— Значит, ты решил остаться? — хмуро уточнил дядя князя.

— Да. А ты поезжай. Негоже воям под оградой ночевать. Проводи его, бабушка.

— Ты это чего в моём дому распоряжаться надумал?! — вспылила я. — «Останусь», «проводи». Что здесь, двор постоялый? Оставайся, но забудь, что князь. Служить тебе не собираюсь.

Не дожидаясь ответа от князя, повернулась к Здеславу:

— Ты, помнится, за его жизнь обещал дорого заплатить? Так вот, привезёшь мне самую лучшую и подробную карту земель известных. Это и будет плата. И припасов пришли — мне твоего племянника чем-то кормить надо. Ступай, я за тобой закрою.

Боярин подхватил с печи кафтан, поклонился князю и пошел на выход. Хромая следом, я вдруг подумала о том, что осторожность лишней не будет.

— Послушай, человече, коли у вас так все непросто, то давай условимся о слове тайном, которое твой человек скажет, когда припасы привезет. Вдруг злыдни ваши подменят посыльного и решат отравить князя.

— Ой, мудра ты, бабка! Правда ведь, не смогу тайно отправить обоз. Могут в дороге перехватить и подменить.

— Обоз?! Куда мне столько?! Саней хватит. Только рыбы обязательно положи.

Осмотрелась по сеням, оторвала небольшую щепочку от бревна и подала Здеславу.

— Слово словом, а щепочку воткни в горшочек с маслом. Буду знать, что ты послал. Говори слово.

— Ой, даже не знаю, что и сказать, — замялся тот.

— Запоминай: Агуня. Это имя моё. Обратится твой человек ко мне по имени — жив останется, а нет… — я показала, как искрят мои ногти, и боярин попятился.

Гость ходил по горнице, которая от размаха его плеч казалась еще меньше и ниже, чем была, и рассматривал скудную обстановку.

— Не нравится?

— Тесно. Крылья не развернёшь.

— Крылья? — переспросила я, надеясь, что это образное выражение, а то многовато на меня одну птицеподобных в последнее время.

— Бабушка, я из рода Ясно-Соколовых, родовой дар у нас — умение обращаться в сокола.

— Финист тебе родич, что ли?

— Отец.

— Матушку Марьей зовут? — вспомнила я сказку.

— Так ты бывала в наших краях?

— Нет. Сказку чи… кхм… слышала сказку о том, как они поженились.

— Враки то, а не сказка. Всё не так было, как сказители носят.

— А как? Расскажи, пока гречу на кашу переберу.

— Было это больше тридцати зим назад. Отец тогда молодой был, силы и удали много, а мудрости мало. Княжье подворье ему тесным стало, уроки ратные наскучили, забавы молодецкие приелись. Стал просить у отца позволенья крылья размять, края ближние осмотреть. Долго не хотел князь отпускать младшего сына одного летать, но тот пристал как репей, он и уступил. Обернулся молодец соколом и полетел над лесами дремучими, деревнями богатыми, дорогами наезженными. Долетел до реки Зорянки, что служит границей княжества Луморье с царством Кощеевым. Присел на дуб отдохнуть и приметил четырех милых да пригожих девушек, что на отмели купались. Плещутся, плавают и не видят того, как пёрышко соколиное слетело с дуба и улеглось на одежду одной из них. Вышли из воды красавицы, косы отжали, одеваться принялись. Та, что первой к одежде своей подошла, заметила перо и перебросила на платье сестры своей, та тоже отбросила, как мусор. Кружит перо промеж сестёр, но старшие только отмахиваются, торопятся сорочки да сарафаны надеть, побыстрее от ветерка прохладного укрыться. Легла пушинка к ногам младшей из сестёр — Марьюшки. Подняла она пёрышко, всмотрелась и прижала к груди влажной. Сёстры смеются, дурочкой называют, курицей-хохлаткой величают. Только не слушает Марья их, чему-то улыбается да одеваться не спешит. Махнули на неё рукой девушки и побежали домой обедать. Тут сокол и выпорхнул из листвы, ударился оземь и превратился в княжича прекрасного. Подхватил на руки девицу, закружил по песку, поцеловал нежно и спросил:

— Станешь ли женой моей, ладушка?

— Стану, любый!

том и порешили… Когда прощались, пообещал прилететь к ней ночью, а чтобы окном не ошибиться, наказал в ставень перышко воткнуть. Сам к батюшке бросился просить жениться как можно скорее.

— Негоже поперёд старших братьев младшему жениться, — ответил отец и не дал согласия.

Улетел Финист к зазнобе своей, что ждала его. Всю ночь они миловались, а наутро выпорхнул сокол из окна девичьей горницы. Дома опять в ноги отцу поклонился:

— Дозволь, батюшка, жениться на Марьюшке!