АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ

холмиком были сложены ананасы. На обратном пути я выбрала себе самый

большой ананас, колючий и коричнево-желтый – как раз из тех, что мы

сегодня видели, возвращаясь из сельвы. В гостинице я порезала его на

треугольные ломтики и жадно вгрызалась в его желтую и сладкую мякоть –

каким же он оказался вкусным! Сок тек по рукам, медленно капал на пол.

Насытившись, я опять легла под вентилятор, и вскоре дело пошло на

поправку. К вечеру и магазин открылся - жизнь налаживалась. Так прошло

воскресенье.

Понедельник прошел еще даже лучше, чем воскресенье: я уже твердо стояла

на ногах. Вечером в центре городка мое внимание привлекли запеченные на

древесных углях овощи. У меня просто голова закружилась, до чего они

были вкусные – казалось, я заново открывала для себя вкус еды.

Весь понедельник я или лежала, распластавшись, под вентилятором в

комнате, либо же в перерывах висела в коридоре, мерно раскачиваясь в

гамаке под расплавленным белесым небом. Да... – лениво думала я. –

похоже, что наконец-то я достигла состояния, когда у меня нет больше

вопросов. Ни к кому и ни по какому поводу. Все было предельно ясно и

просто. Жизненная программа погружения в ананду и заключается именно в

том, чтобы вот так просто висеть в гамаке – что я и делала – и это уже было

равнозначно свершившемуся счастью. А если при этом на меня еще дул

ветерок – то простое человеческое счастье естественным и

непротивленческим образом перетекало в состояние блаженства неземного.

И никаких тебе больше жизненных проблем или насущных забот. И никуда

больше идти не надо, ни о чем больше не надо думать и беспокоиться

ровным счетом больше не о чем. Меня забросило в состояние «здесь и

сейчас», и оно было настолько полным, что даже опасение - как бы из него

не выпасть? - просто не имело шансов прорваться ни внутрь, ни наружу.

Когда я таким умиротворенным червяком висела в гамаке, взгляд у меня

был, наверное, все-таки отчасти осмысленным, потому что со мной

заговорила женщина. Она тоже тут проживала в гостинице. Хотя гостиница

– это громко сказано.

- Гостиниц у нас в Тамишьяку нет, есть просто hospedaje – но зато самое

лучшее у нас в городке. Алькальду принадлежит, мэру, то есть,– так с

гордостью сказал местный житель, который мне ее порекомендовал. – И

отдельная комната у вас там будет, и собственная ванная тоже. Горячей воды,

конечно, нет – продолжил он, - но кому она нужна в такую жару.

Местный житель во всем оказался прав на все сто. А особенно прав он был

насчет жары.

Заговорившей со мной женщине было лет сорок. Вместе с тремя коллегами

она выполняла здесь какую-то государственную работу по статистическому

учету. Я видела, как они сидят по вечерам в коридоре, где чуть прохладнее,

чем в комнате, и заполняют бесконечные бело-розовые формы. Она с

любопытством спросила, что же я тут делаю, в таком маленьком и

заброшенном городке. Да еще к тому же одна.

- Аяуаску пью, - флегматично и кратко ответила я. К развернутым ответам

жара не располагала. Но на всякий случай задала ей встречный вопрос:

- А Вы когда-нибудь ее тоже принимали?

- Один раз в жизни и давно, - ответила она.

- Ну и как? - сразу заинтересовалась я. - Что-нибудь видели? Да? Что?

- Своих родителей... – неожиданно ответила она. - Я как раз и хотела с ними

повидаться.

- И говорили с ними тоже? – я оживилась, несмотря на жару.

- Нет... поговорить у меня не получилось, хотя те, кто были со мной на этой

церемонии, мои друзья, они разговаривали...

К вечеру, что в комнате под вентилятором, что в коридоре под открытым

небом, становилось нестерпимо душно. Я выбралась посидеть снаружи

гостиницы. Около входа в гостиницу уже сидел ночной гостиничный

смотритель, я молча забралась в свободное колченогое кресло, стоявшее

рядом с ним. Ему было скучно, и молчание продлилось недолго.

- А с кем ты аяуаску принимала? – полюбопытствовал он.

- С Вилсоном, - по-прежнему кратко ответила я, потому что было по-

прежнему жарко.

- Ну и как?

- Да так... – уклончиво ответствовала я.

Смотритель на деталях моей истории не настаивал: ему явно хотелось

поделиться своей.

- Аяуаску я принимал только один раз в жизни – начал он свой немудреный

рассказ. - Как только выпил ее, вскоре змея появилась – громадная такая,

пасть раскрыта, зубы острющие, а глаза ее в мои прямо так и уставились.

Стало мне страшно, и я принялся от нее отбиваться. А как отбился – так на

всю жизнь аяуаску и зарекся принимать.

Да, понятно. Кратко, образно и доходчиво: экспозиция, кульминация, итог.

Все уместилось в четыре коротких строки. Но он не первый мне про змей

говорил. Про них мне еще раньше жена Вилсона рассказывала: у нее в

видениях тоже были змеи. Еще в пятницу, накануне моего похода в сельву,

она пошла проводить меня из своего дома в гостиницу и по дороге говорит:

- Аяуаску у нас в основном мужчины принимают, женщины не хотят.

- Не хотят?

- Нет. Потому что боятся.

- А ты принимала?

- Однажды. Звери появились, змеи, – она легко повела изящной рукой от

себя, словно отгоняя память о пугающих видениях, а заодно отгораживаясь

и от самого растения. Чувствовалось, что никакого смысла в этих видениях