Аяуаска, волшебная Лиана Джунглей: джатака о золотом кувшине в реке

Однако мне было совсем не до вопросов и не до гипотез. К этому времени я начала опасаться, как бы интерференция вибраций не стала абсолютной — потому как подозревала, что это грозило взорвать меня изнутри. Хотя, может быть, и напрасно боялась… Может быть, только так эти загадочные индейцы могли переправить меня через качающийся над провалом мостик, перенести на другую сторону бездны, вглубь зачарованной страны, к жемчужно-сепиевому берегу хрустальной реки. Но я же туда и хотела… так почему испугалась?

27. НОЧЬ В ДЖУНГЛЯХ — 5

В ретроспективе лично для меня было очевидно, что дело было не в самой аяуаске, а в ее дозировке. В ее лошадиной дозе. Те же самые полторы мензурки он налил своему давнему пациенту, ну пусть по моей просьбе и скорректировал количество моей аяуаски на пару капель — так ведь давний пациент весил килограммов девяносто. Это против моих-то пятидесяти двух!

Какой человек в малом, таков он и в большом. Голографический принцип пока никто не отменял, и работает он для всех без исключения. Это я про Вилсона в данном случае говорю. И про муравейник, на который он встал, кстати, тоже. Однако я тоже оказалась не на высоте и со своей задачей прогностического видения справилась не очень-то успешно. Совсем, можно сказать, не справилась. Я бы и хотела утешиться мыслью, которую кто-то высказал насчет того, что непредсказуемость последствий есть фундаментальный принцип всякого движения и развития: то есть, что результаты наших действий непредсказуемы by default — ну разве что на основе вероятностного распределения, и не больше.

Однако повода для утешения вышеозвученной сентенцией не было, потому что в моем конкретном случае эмпирически она не подтверждалась никак. Напротив, кроме голографического принципа, прослеживалась еще и действие причинно-следственной связи в ее чистейшей классической форме, типа: выпьешь из этого озерца — козленочком станешь, или: выпьешь много аяуаски — станешь внутриклеточным вулканом. Тут я как раз твердо стояла на позициях материализма.

В отличие от меня, в толковании данного вопроса Вилсон занял позиции метафизические, вследствие чего у нас обнаружились разночтения насчет источника моих ночных приключений. Через несколько дней после церемонии я зашла к нему домой попрощаться перед отъездом и среди прочих вещей спросила:

— А ты тоже принимал аяуаску вместе с нами?

Он ответил:

— А то как же! конечно! Без аяуаски я бы долго петь икарос не смог бы. Голос быстро садится. А если с аяуаской, то можно петь с девяти вечера хоть до трех утра.

— И видения у тебя тоже были?

На это он как-то уклончиво сказал:

— Я сосредотачиваюсь на том, что пою…

— А эта мелкая дрожь, это… как бы это точнее сказать… многочисленные внутренние землетрясения, — я все не могла успокоиться в надежде выяснить, что же это такое было, — это вообще нормальное явление?

— Когда я перестаю петь, на меня тоже дрожь накатывает, потом начинаю петь снова, сосредотачиваюсь, и она отступает.

— А как же сосредотачиваться, если и не поешь, и тело уже неподвластно?

Вилсон вместо ответа стал молча разглядывать меня, но потом все-таки, видно, решил поделиться соображением насчет себя:

— У меня очень сильная энергия… вот у тебя и начались внутренние землетрясения. да… а все потому, что ты так близко ко мне сидела! На расстоянии полутора метров друг от друга надо сидеть, не меньше, — укоризненно заметил он.

— А сказать??? — внутри себя завопила я. — Нет, ну что — разве сказать было нельзя? Сразу, как церемония началась? Что следовало отодвинуться? А сейчас что об этом сообщать? Дорога ложка к обеду, знаете ли.

Он, видимо, прочувствовал внутренние всплески моего внутреннего монолога потому что дальше примирительно добавил:

— Люди, как правило, не являются сенситивными, а ты вот оказалась сенситивом. Ну кто бы такое заранее знал… что такое обостренное восприятие у тебя… потому моя энергия на тебя таким образом и подействовала.

К этому времени сил на комментарии, пусть даже внутренние, у меня уже не осталось.

Лицом к лицу — лица не увидать: что происходило в ту ночь на самом деле, догадка забрезжила только год спустя.

Вот она, эта догадка, слушайте.

Все поступки, внешние обстоятельства, мысли, эмоции и даже намерения оставляют в нас отпечатки-самскары. Много всего набирается за одну жизнь, а если предположить, что мы проживаем не одну, а много жизней? Положите, например, золотой сосуд в заводь реки; что останется от его блеска через год? Понятно, что. Может быть, и наш золотой блеск тоже скрывается со временем под напластованием всяких самскар. Сосуд можно, конечно, очистить от налипшей грязи, потереть его руками, поставить его под звонкий поток чистой льющейся воды. А как быть с нами, с людьми?