Айболит в законе

Я поморщился. Об этом можно было и не напоминать. Уж что-что, а щебетание маленькой Наташи Богдановой в прихожей нашей квартиры я не забыл. Она звонким голоском передавала привет от папы, с серьёзным видом выслушивала рапорт матери о моём самочувствии и шла вместе с ней пить чай. А мне становилось легче, и мысль о том, что Владимир Борисович не забыл про меня, грела душу. Потому что тогда он был единственным человеком, на которого я хотел быть похожим.

— Так помнишь или нет?! — её вопрос вернул меня к действительности.

— Помню, — хмуро кивнул я.

— И у тебя хватило совести отказать ему, когда потребовалась твоя помощь?

— Об этот речь не шла, — попытался оправдаться я.

— Ах, вот как! Он что, должен был упрашивать тебя?! Сам предложить свои услуги ты не догадался? Видимо, твоя сообразительность не идёт дальше того, чтобы запудривать головы хорошеньким девчонкам.

— При чём здесь это? — возмутился я.

— При том, — отрезала она. — Вот что я тебе скажу, Саша. Ты не умеешь платить по долгам. Ты злой и холодный человек, ещё и неблагодарный, как теперь выяснилось. Не нравятся те друзья, что у тебя пока есть? Не переживай, скоро и их не будет. Потому что они, в отличие от тебя, друзей в беде не бросают и другим этого не прощают. А ты всегда будешь один, будешь сам от этого мучиться, но ничего изменить уже не сможешь. Ладно, выздоравливай и продолжай бегать за каждой юбкой в тщетной надежде забыть свою ненаглядную Вику, — она зло блеснула глазами, но потом прикусила губу и продолжила: — Знаешь, Махницкий, мне тебя жаль. Пока.

Дверь захлопнулась с негромким стуком. Я подошёл к окну и принялся разглядывать морозные узоры на стекле. Выслушивать чьё-либо мнение о себе — пустая трата времени. Я такой, какой есть, и ломать характер уже поздновато. Но насчёт того, что я не умею платить по долгам — здесь Наташа явно переборщила. Хотя, как знать… Но чем, в конце концов, я могу быть полезен её отцу? Испорчу только всё своей самодеятельностью. А просто быть на побегушках при ком-то — это не по мне. Личная свобода — вещь слишком ценная, чтобы подвергать её таким рискованным экспериментам. Нет, никогда мне не понять, что имела в виду Наташа, говоря о моём нежелании помочь её отцу. Она, кстати, по-моему, обиделась не на шутку. Я попробовал подсчитать, сколько раз это уже случалось, но быстро сбился со счёта и махнул рукой. Подумаешь, тоже мне, дева-воительница выискалась. Но на душе всё равно было противно. Как ни крути, а со своими бедами я прибежал, и совсем недавно, именно к Богданову. Точнее, к Горенцу, но это мало меняет дело. Тишина давила на уши. Я дохромал до кровати и лёг, уткнувшись лицом в подушку.

Разбудило меня осторожное шуршание за спиной. Я повернул голову. В палате возился широкоплечий субъект, выгружая на стол очередную порцию съестного, которое мне не суждено было поглотить. Я кашлянул. Субъект обернулся и оказался Мишаней. Когда-то этому здоровяку из Горенцовской бригады прострелили на разборке ногу, и мне пришлось с ним повозиться. Помнится, он ужасно боялся уколов и всегда начинал роптать, завидев шприц в моих руках. Однако теперь его физиономия казалась абсолютно довольной и выражала искреннее сочувствие.

— Здравствуйте, док. Извините, что разбудил. Наталья Владимировна велела передать вам…

— А-а-а, — обрадовался я, спуская ноги с кровати. Выходит, Наташа не очень обиделась.

— Передать вам, — продолжил Мишаня, — что больше не сможет вас навещать. Поэтому поручила мне присматривать, чтобы у вас всё здесь было. Так, вот фрукты, вот мясо, — он снова принялся загромождать стол.

— Понятно, — кисло протянул я. — Стой, а это зачем?

Мишаня замер, а потом аккуратно присоединил ещё одну бутылку коньяка к четырём, уже выстроившимся батареей на подоконнике.

— Ну… Это, значит, моя инициатива, — расплылся он в улыбке. — А что? В больничке тоска, а с этим делом, — он погладил горлышко бутылки, — никогда не соскучишься. Пиво я в холодильник поставил.

— Инициатива, конечно, прекрасная, что и говорить. Одна беда: я ведь не пью, Мишаня.

— Что, совсем?! — изумился он. — Да, док, здорово вас прижало. Кто бы мог подумать?

— Успокойся, авария здесь ни при чём. Это дело я забросил уже давно, надоело в одночасье.

— Понимаю, — Мишаня хитренько прищурился. — Что ж; есть у меня, чем и непьющему побаловаться.

Он выложил на стол какой-то свёрток и несколько папиросных гильз.

— Гашиш? — поинтересовался я.

— Ага. Зимничок, — он явно ждал моей благодарности.

— Спасибо, конечно, но лучше убери, — попросил я.

— Что, и это уже надоело? — глаза Мишани округлились.

— Нет, врачи запретили, — хмыкнул я. — Ты садись, не стой. Рассказывай, как дела у вас. А то Горенец заскочит на секунду, и тут же убегает, слова из него не вытянешь.

— Ему сейчас некогда, — Мишаня важно надул щёки, поглаживая бритую голову. Стул под ним жалостно скрипел и раскачивался.

— Ты можешь нормально объяснить, что происходит? — спросил я. — Налей себе коньяка и рассказывай.