Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

Полностью оправдав ожидания обладательницы голоса, я шагнул внутрь – и приморозился ногами к порогу.

Нитей были тысячи. Сотни тысяч. Больше.

Лучи солнца просачивались через хрустальную крышу, падали в каменную чашу, где лежал вязкий туман – а оттуда скользили на огромное, медленно вращающееся веретено, свивались вокруг него, как вокруг оси. Ложились трепетным медовым маревом, озаряя и оживляя серые, неказистые, необметенные стены.

И разрастались в нити.

В сотни нитей. В тысячи.

Разноцветных.

Стелящихся по полу, извиваясь и переплетаясь, задевая другие…

Сливающихся в единое, грубое, узловатое полотно.

Нет, не в полотно – тогда уж в паутину. Плел паук, потом вдруг хлебнул Дионисова подарочка – и решил побезумствовать, вот и наворотил.

– Стал. Нет, стал же. Так на что мы там спорили?

– Да я сама с тобой хотела на это же спорить! Зевс ведь так же стоял. Благоговеют… соколики.

– Какой соколик? Воробей заморенный! Атропка, я век назад румяна поставила на то, что он хилый будет. Отдавай румяна, видишь, хилый какой!!

Кто хилый – я хи… а ведь пожалуй, что и хилый.

Потому что Лахезис (которая дура) может меня вчетверо сложить. И под мышку засунуть – куда-то в недры необъятного красного гиматия. «Фигуристая» – это не то слово, она места занимает больше, чем глыба мрамора, на которой величественно развернулся бесконечный недописанный свиток. Брови – в пол-лба (где такое выщипаешь, тут с лошадьми корчевать надо). Щеки в оспинах. И басище – густой, простуженный, таким если в ухо рявкнуть…

Уха не досчитаешься.

А вот Атропос на сестру совсем не похожа. Мелкая, сухая, суетливая, перебирает загрубевшими пальцами нити. Попутно успевает вытереть нос. И поправить гиматий – туманно-серый, залатанный на плече, а серебряная кайма давно стерлась.

– Да куда ж он этот пастух… ага, вот, пора, пора, долго небо коптил… – и щелк-щелк истертыми адамантовыми ножницами.

Тихий звон лопнувшей струны. Одна из нитей ложится на пол, свивается в колечки. Пропала.

Теперь, наверное, в золотом сосуде у меня во дворце, среди других.

– Приполз… зараза… полтора года где был? Нити режу – а они остаются, режу – а они остаются! Путаница, жребии дурные… чуть все полотно не угробил с дружком своим, чего пялишься?! Тебе-тебе, других зараз тут нет.

Щелк-щелк! Щелк… еще щелк. Стою, правда, пялюсь. Хтоний зажат под мышкой. Багряный плащ на плечах. Клото меня в сторону переставила, пошла на свое место – к веретену, солнечные лучи на нем в пряжу судеб вить…

А я все стою.

Мойры?! Хранительницы нитей судьбы?! Те самые, про которых боги – шепотом все эти годы?!

– Э-э, сестры! Новый диплакс ставлю! Ставлю, что отомрет через тысячу вздохов, не раньше!

– Принимаю! Любимчик тысячу вздохов стоять и глазеть не будет, не та порода. Это он сейчас застыл: к славословиям привык, к почестям… Э, Атропос, участвуешь?

– Диплакс надвое раздирать будем? – отмахнулась Атропос, мимоходом резанув какую-то нить, – Клото, ты лучше варево бы свое поразливала, есть хочется, а нити без тебя никуда не денутся, мало сегодня рожениц-то, успеешь потом навить.

Атропос пробормотала что-то, встала из-за веретена, завозилась с котлом и мисками, распространяя по комнате густой рыбный запах.

Правда, комната от этого не стала ни более уютной, ни более живой.

Атропос, похмыкивая, шныряла пальцами-пауками в пряже, а Лахезис щурилась от своего стола добродушно, явственно что-то замышляя.

– Э, сестры, мы гостя не так встретили. Он, значит, к нам, а мы тут как есть… хоть бы видок какой накинули. Ну, как для Зевса…

Дрогнула – и преобразилась, лицом стала строгой, неуловимо похожей на Стикс, облеклась в серый хитон – мудрость столетий. Глаза налились величием.

– Или как для Фемиды…

Истончала в древнюю старуху, волосы засеребрились осенней паутиной, резак бесконечных лет щедро прошелся по впалым щекам, серый хитон сменился черным гиматием.

Судя по виду, гиматий не мешало бы хорошенько протряхнуть от пыли.

– Или… не знаю… какой там надо быть, чтобы с подземными разговаривать?

Поменяла еще два-три облика: от чудовища до Нюкты, потом сверкнула медью в волосах…

– Жульничать, вздумала? – осведомилась Клото и крепко ткнула в сестру миской. – На тысячу вздохов хочешь ему столбняк растянуть? Тоже, нашлась, голова. Любимчик, эй, иди садись. Еды нецарской не предлагаю, а стоять навытяжку не обязательно. Да и не перед кем.

Отмер. Посмотрел на предложенное кресло – неказистое, сучковатое и прямо в середине комнаты, среди переплетений нитей и на перекрестье взглядов. Подошел, сел и тут же услышал торжествующее восклицание Клото:

– Ага, отмер любимчик! Лахезка, диплакс теперь мой будет!

Лахезис фыркнула носом, потом махнула рукой: ничего, забирай, мол! Не выпуская из рук миски, грузно подошла, добродушно моргая, рассмотрела вблизи, потыкала пальцем.

– Дай хоть разгляжу любимчика… сколько веков уже! Сколько споров из-за тебя друг другу продули! Сначала я спорила, что в Тартар не пойдешь. Потом два года сестрам готовила!

– Два года помоями травились! – вставила Клото от своего веретена свистящим шепотом.