Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

– Ага, поспорили. Там еще Арес был, он свидетельствовал… Сам не знаю, что мне вздумалось Афродиту назвать. Главное – если подумать: не так уж и сложно…

Гермес это после расскажет интереснее. С обилием жестов. Воспоет в веках: и на что спорили, и почему Афродита, и как Мом долго смеялся над выбором брата: «Найти недостатки у Киприды? Да я сейчас… десятка с два!».

– Я вообще-то на Ареса рассчитывал. Ну, понимаешь, если он вдруг услышит, как Мом Афродиту хает – то не выдержит, а потом еще и Гермес привяжется, а потом уже можно хоть пол-Олимпа честно усыплять, чтобы не было мордобоя! Так кто ж знал, что к этому озеру сама Киприда заявится! Со своими нимфами и почти без ничего. А Мом уже рот открыл – называть недостатки. А она: «Ой, мальчики, а о ком это вы тут разговариваете?» И плечиком кокетливо. И волосами…

Гипнос потряс головой и облизнулся. Глаза на секунду подернулись мечтательной дымкой. Вроде бы, даже золотистой, как волосы богини любви.

– В общем, он рот закрыл, стал надуваться… Ну, и… только брызнуло. То есть, брызнуло-то как раз хорошо, и почти все на Киприду, а что не долетело – то на Ареса…

– А ты в это время где был?

– За деревом, – с достоинством отозвался белокрылый. – Я не дурак стоять и смотреть, чего это он надувается. В общем, брызнуло там… Афродита моргает, Арес моргает… отморгался, схватил копье, заорал. Короче, двое сыновей у Нюкты осталось. Убийца и… Братоубийца. И что Насмешнику вздумалось лопнуть как раз в такое время?

– Да. Жаль.

Жаль, что не на моих глазах. Вспомнились рыжие ляжки, елейная усмешечка: «Потому что у Владык друзей не бывает, верно?» – сочные причмокивания. Пузырем был – пузырем в небытие отправился.

– Как?

Гипнос еще от моего «жаль» не отошел. Дико косился в сторону дома Мойр и ласково поглаживал чашу. Будто ее успокаивать надо было.

– Что – «как»?

– Как такое могло произойти? Он твой брат, сын Эреба и Нюкты.

Белокрытый смущенно почесал нос. Потом занялся растрепанными крыльями – непременно же надо уложить, перышко к перышку.

– Ну, мне-то, конечно, может, и брат… но вот чей он там сын – это, конечно… что, Владыка? Думаешь, первобоги в браке вернее верного? Да Эреб же уже во времена нашего рождения половину времени спал. Да если б я тебе рассказал, со сколькими смертными мать…

– Ясно.

Всегда подозревал, кстати, что Гипнос и Танат – от разных отцов. Хотя и близнецы.

Гипнос точно уловил что-то такое: бросил шнырять глазами и засопел обиженно. Скользнул взглядом по шлему, потом на крышу серого дома поглазел.

– А Мойры…?

– Внутри, – ответил я.

Гипнос протянул что-то вроде «а-а…». Прикинул было: сесть рядом или нет? То ли поежился, то ли почесался, я почти не видел, с плотно закрытыми веками вообще трудно видеть то, что близко и ясно…

Зато вот то, что в темноте и отдалении – это пожалуйста.

– Зевс на Олимпе?

– Недавно покинул, – отозвались с готовностью. – Он вообще теперь нечасто бывает. В любовные дела ударился. Геба рассказала, что Волоокая с последнего раза половину посуды во дворце переколотила. Хотя там попробуй еще – переколоти…

Гипнос бормотал дальше: что непонятно, на кого там Громовержец теперь взор обратил, то ли на нимфу, то ли на смертную вообще, а что Посейдон почему-то к Аполлону зачастил, и что эти двое общего нашли – непонятно…

Звуки тонули во мне. В мягкой, липкой тишине серого дома. Терялись среди сплетений невидимых нитей… ближе, ближе… вот она – медная, звонкая, связанная с черной моей…

И нечаянное, секундное касание, ради которого я пришел сегодня сюда. Отдавшееся в памяти – ее стонами на ложе позора, его довольной улыбкой после, моим холодным бешенством бессилия…

– Лети, – сказал я Гипносу.

Когда он затерялся между овцами Нефелы, я поднялся с пористого камня. Отбрасывая лишнее: волосы – с глаз, из памяти – ее пустые глаза, судорожно сжатые пальцы, рождающийся от Зевса ребенок… жгучее будущее.

Оставляя одно – частичку знания, украденного в сером доме, на глазах у прозорливых дочерей Судьбы.

Ананка, передай им, что они забыли кое-что. Они припомнили, что я любимчик, что я – Владыка, что воин, невидимка… даже что я – дурак.

Они только забыли, что я еще – вор.

Я надел шлем. Невидимкой отвернулся от дома с пустыми глазницами. Торопливо зашагал по узкой тропе вниз, в сторону царственности, воплощенной в камне, – дворца Громовержца, в котором нет Громовержца.

Унося на пальцах след касания чужой нити, коварно похищенное у мудрых мойр знание: где и когда.

Сегодня. В зеленых холмах Аркадии.

[1] Дамат – вельможа, советник басилевса.

[2] Толос – гробница

Сказание 14. О силе слабости и слабости силы

Онемела Персефона от обрушившихся бедствий,

Духом страсти похотливой подземельный мир овит…

Гиви Чрелашвили

Пещера в Аркадии. Берег Коцита. Загрей. Мелиноя.